— Если я смогу, — прошептала Тамбилис. Форквилис ударила ее по губам.

— Это будет непросто, — сказала она. — Хотя помни, мы ведь делаем это и для него тоже, чтобы он пришел к тому, чтобы заключить мир с богами.

— И как долго мы так будем жить?

Форсквилис развела руками.

— Сколько потребуется — либо сколько возможно. Между тем надейтесь, молитесь, ищите те небольшие заклинания, которыми можно воспользоваться. Кто знает, что может случиться?.. Дахут, что случилось? Принцесса вздрогнула. Она пришла в себя.

— Ничего, — сказала она язвительно. — Ничего и все. У меня мелькнула одна мысль.

— И что это? — спросила Виндилис. Дахут смотрела в сторону.

— Так, мимолетно. Позвольте, я над этим поразмыслю.

— Будь осторожна, деточка. Советуйся с сестрами. У тебя всегда была склонность к безумствам.

Дахут ухмыльнулась.

— Боги присмотрят за мной, — сказала она и торжественно вышла вон.

II

Погода по-прежнему была ветреная, облачная, промозглая. Солнце то появлялось, то пряталось из виду, в то время как на темнеющее море падали тени и скакали белые лошадки бурунов, пока не исчезали на рифах. Ис наполнился шумом, бормотанием в Верхнем городе, брожением, шумихой и ужасными вздохами в том месте, где стена выступала над водами. Ворота были открыты, но лоцманы ставили буи у широкого причала.

Томмалтах и Карса расхаживали по стене от Северных ворот до башни Галла. Они выпили в апартаментах Карсы и решили, что перед ужином необходимо глотнуть свежего воздуха. Там никого не было, кроме охраны на посту. Внизу меж скал крутились волны, разрывались, отступали в водоворотах и облаках пены.

— Меня удивляет, что люди не видят в этом знака того, что их боги гневаются, — сказал римлянин. Он обвел местность руками. Карса говорил по-исански, на языке, который был общим для них обоих; на латыни Томмалтах говорил с запинками.

— Да почему, ничего удивительного, — ответил скотт. — Ты не достаточно долго здесь жил. У нас дома про такое говорят, что осень мягкая и сухая.

Карса просиял.

— Так ты думаешь, Грациллонию от этого хуже не станет?

— А, вот что тебя гложет? Что ж, и меня, и меня.

— Не обижайся, дружище, но ты язычник, хоть и не типичный. Ты разбираешься в этом народе получше, нежели христианин с Юга.

— Я посвящен Митре, — холодно сказал Томмалтах.

— Знаю. — Карса положил свою руку ему на плечо. — Хотел бы я, чтобы ты избрал правильную веру! Но я имел в виду то, что ты родом из поднебесья, ты способен видеть, как осуществляется зло в душах людей. И ты меня выручил. Спасибо тебе.

Томмалтах некоторое время смотрел на него, пока они шли, и лишь потом медленно произнес:

— Ты надеешься, что Грациллоний устоит — будет в состоянии устоять — от того, чтобы не жениться на собственной дочери.

— Надеюсь? — воскликнул Карса. — Я молюсь! Каждый день, даже чаще, падаю ниц, заклинаю бога сберечь ее чистоту. — Переведя дух, он огрызнулся. — А ты нет?

Томмалтах искал несвойственные ему слова.

— Ну, если Дахут действительно станет верховной жрицей Иса, это останется в мечтах. Никогда не слыхал, чтоб они когда-нибудь заводили себе любовников. И раз ее отец говорит, что Митра запрещает брак, я ему верю, поскольку сам еще не сведущ в большинстве Мистерий. И все же, что станет с милой бедняжкой? Как она хоть когда-нибудь сможет освободиться, чтобы устроить свою собственную жизнь? Чудеснее всякого чуда, как она сможет стать королевой вроде тех, что у нас уже есть. Хотя, насколько это вероятно?

— Хочешь сказать, — сурово спросил Карса, — если ее отец сдастся и растление произойдет — ты дашь этому продолжаться неотомщенным?

— Он мой отец в Митре, — с трудом сказал Томмалтах.

— Я поклялся перед Господом, — заявил Карса, — что если он это с ней сделает, я его убью.

III

Сквозь облака летела полная луна. Там, где она их касалась, они серебрились, вокруг же оставалась дымка. Ледяной ветер обдувал долину, свистящую лощину. Он срывал с деревьев сухие листья и бичевал ими дорогу, по которой бежала Дахут.

Она завернула в Священное Место и остановилась. Дыхание рвалось в нее и из нее. За плечами развевался плащ. Капюшон опущен, и из наспех заплетенных кос выбивались спутанные локоны. Промеж трех темных корпусов тускло мерцали булыжники двора в приходящем и уходящем свете. Позади в Лесу скрипел Выборный Дуб. То и дело Молот ударял в Щит, и продолжал звучать замирающий звон.

Дахут воздела руки. Красный Дом стоял погруженный во тьму, король и слуги спали, но кто-то мог запросто проснуться. Она заговорила нараспев:

— Ya Am-Ishtar, ya Baalim, ga'a vi khuwa. Произнеся заклинание, мягко ступая, двинулась вперед. В лунном сиянии были видны разомкнутые губы, обнаженные зубы, оскал победителя в битве.

Однако она медлила всякий раз, когда под ее весом скрипели деревянные ступеньки; и засов она отодвигала с предельной осторожностью, приоткрывая дверь каждый раз на один дюйм. Едва щель стала достаточно широкой, она проскользнула внутрь и сразу ее закрыла, так тихо, как только возможно.

Прислушалась. Сквозь заглушённые стенами ночные звуки она слышала храп со скамей, где лежали люди. Поначалу в зале было темно, как в могиле, потом она смогла разглядеть некоторые черты изображений, чтобы разобраться. Идолы на колоннах вырисовывались четче, чем они были в действительности.

— Таранис, любовник Белисамы, будь со мной, возлюбленный Лера, — прошептала Дахут.

Она пробиралась по полу с осторожностью кошки. Присыпанный в очаге огонь предостерег ее несколькими кровавыми звездочками. Ей пришлось наугад ощупывать внутреннюю дверь, прежде чем она нашла затвор. За ней проход был не такой темный, поскольку в этой перестроенной половине были вставлены окна и погода бушевала не настолько, чтобы их пришлось закрыть. Стекла менялись от млечно-белого лунного света до зияющей черноты, но оставались слепыми, сквозь них в действительности ничего невозможно было разглядеть, словно они выходили за пределы мира.

Дверь королевской спальни была приоткрыта. Пройдя туда, она ее закрыла и опять же насторожено подождала, пока сердце не сделало несколько ударов. Единственное окно здесь выходило на запад, а луна еще не достигла зенита; потому самый яркий свет, проникавший в комнату был тревожный серый. Она могла видеть только Грациллония. Он лежал на боку. Рука и плечо поверх одеяла были голые. Он казался очень одиноким посреди огромной кровати.

Дахут села на пол снять сандалии, чтоб не шуметь. Поднявшись, отвязала веревочку, на которой держался ее плащ, и спустила одежду, словно это был пояс. Оставалась одна рубашка, которую она скинула через голову.