пошли в нашу гостиную, где уже была Калла. Я не знала, собирается ли отец отправить Белинду в клинику – может, даже вместе со мной. Но мне уже было все равно. Внутри меня все онемело.

В гостиной царила атмосфера скорби. Я думала, что сестры отвернутся от меня, но казалось, что они мне верят – или верят Белинде, считая меня ее вестницей. Сама же я до конца не могла понять, что я думаю о предсказании, но сестры были напуганы, а мне было достаточно того, что я могу прилечь на диван и при этом не чувствовать себя так, будто оказалась в зоне боевых действий.

Целый час они обсуждали случившееся за ужином.

– Мы что, правда отравлены? – спросила Зили.

– Конечно, нет, – ответила Дафни. – Розалинда говорила не буквально.

– Тогда что она имела в виду?

– Это о том, что передалось нам от мамы, – сказала Калла, которая сидела на полу, прижав к груди колени и обхватив их руками. – Наша родословная по материнской линии затянута вокруг наших шей, как ожерелье, да так, что мы не можем вздохнуть.

– Чего-о? – протянула обескураженная Зили.

Я не участвовала в разговоре – лишь подтвердила, что предсказание действительно шло от мамы, а добавить мне было нечего. В какой-то момент я вышла принять ванну – нужно было смыть с себя грязь и кровь, а потом укуталась в халат и снова свернулась калачиком на диване, слушая, как остальные обсуждают судьбу Розалинды.

Они явно собирались разговаривать об этом всю ночь. «Никто из нас не сможет этого избежать», – сказала Калла, но тут открылась дверь, и на пороге возникла сама Розалинда, яростно сверкая глазами.

– Надеюсь, вы довольны собой, – сказала она, – особенно ты! – Она взглянула на меня и тут же презрительно отвернулась.

– Как хорошо, что ты вернулась домой, – с облегчением сказала Калла.

– Вообще-то я не вернулась, – ответила Розалин-да. – Мы сняли мне комнату в отеле «Крим», где я буду жить до свадьбы. Родди ждет меня на улице.

– Ты больше не хочешь с нами жить? – спросила Зили, явно уязвленная.

– Нет, не хочу.

– Но почему в отеле? Почему не остаться у Родди?

– Меня можно называть как угодно, но я точно не из тех девушек, – сказала Розалинда. – Если бы я только намекнула на это, он перестал бы меня уважать и правильно бы сделал.

– Тебе нельзя за него выходить, – взмолилась Калла. – Разве ты не понимаешь, что произойдет?

Розалинда оперлась рукой о спинку дивана. Было видно, что она пытается держать себя в руках – должно быть, Родерик снова ее предостерег, и даже в его отсутствие она повиновалась.

– Дафни, не могла бы ты ее образумить? У меня уже сил нет.

– Послушай, – сказала Дафни Розалинде, – может быть, действительно не стоит так торопиться?

– Даф! – вскричала Розалинда. – Только не говори мне, что веришь маме?

– Хотя бы поразмысли об этом, – ответила Дафни, пожав плечами и пытаясь казаться непринужденной.

– Да она безумна! – сказала Розалинда. Опять это слово, очень она любила его произносить.

– Но милая, ведь в прошлый раз она оказалась права. К чему вообще такая спешка? Это всего лишь мужчина в забавной шляпе. Разве тебе не хочется остаться здесь, с нами?

– Да я лучше умру, чем останусь здесь хоть на одну ночь! – Розалинда бросилась прочь из комнаты, и мы уже решили, что она уехала, но через несколько минут она вернулась с чемоданом и саквояжем, прошла к себе в спальню и принялась собирать вещи.

– На этой неделе один из кузенов Родди заедет за моим сундуком, – сказала она, когда мы вошли к ней. Она сгребла в саквояж косметику со своего туалетного столика, оставляя лишь ненужные ей духи и коробочки с пудрой. Затем, открыв на кровати чемодан, она принялась набивать его ночными сорочками и платьями, которые, казалось, хватала наугад. Все самое важное уже было сложено в сундук.

– Роз, – сказала Дафни, пытаясь привлечь ее внимание, но Розалинда металась по комнате, собирая нужные ей вещи. Она вытащила из шкафа единственную пару брюк, которая у нее была, и подняла их перед собой.

– Родди не любит, когда я ношу брюки, – сказала она и отшвырнула их в сторону.

– Мы же просто хотим помочь, – сказала Дафни.

– О да, вы отлично помогаете, – ответила Розалинда. – Я бы и на свадьбу вас не звала, гадкие вы девчонки, но так же нельзя, правда? Со стороны жениха – Родди и вся его семья, а с моей – только мы с отцом? И как это будет выглядеть? Хватит того, что у меня и матери, считайте, нет.

Она побросала в сумку свои украшения – охапку спутанных цепочек и бус.

– Я вас предупреждаю: если вы вздумаете опозорить меня на свадьбе, я никогда больше с вами не заговорю. Понятно? На один-то день вы сможете притвориться нормальными?

– Мы боимся за тебя, – сказала Калла, потянув на себя чемодан, но Розалинда оттолкнула ее и дрожащими руками закрыла замки.

– Благодаря Родди я поняла, насколько в этом доме у всех мозги набекрень, – сказала Розалинда. – А наша мать никакая не прорицательница. Она просто ненавидит мужчин. Ей кажется, что все замужние женщины несчастны, как она сама, но это неправда, и ей не удастся помешать мне жить так, как я захочу.

Подняв с кровати чемодан и ящик с косметикой, она медленно огляделась: ее взгляд остановился на нас, потом на стенах спальни с их стены с розами, астрами и темнеющим лесом в углу.

– Что ж, – сказала она, словно собираясь с силами, и решительно вышла из комнаты.

– Ну нет же! – вскрикнула Калла. Она побежала за Розалиндой, и мы бросились вслед за ней. – Не уезжай! – взмолилась Калла. – Пожалуйста, останься!

Но Розалинда уже никого не слушала. С чемоданами в обеих руках, она застучала каблуками по паркету, стремительно удаляясь, словно опаздывала на поезд.

11

Когда на следующее утро мы спустились к завтраку, отец уже сидел во главе стола в своем коричневом костюме. В рабочие дни он обычно с нами не завтракал, поэтому всем стало ясно, что что-то случилось. Мы тихо вошли и сели за привычные места – Калла, Зили и я с одной стороны, Дафни – теперь одна – с другой. Никто не осмеливался заговорить.

– Калла, пересядь на другую сторону, – велел отец. Вероятно, отсутствие симметрии выводило его из равновесия.

Когда Калла села на место Розалинды, в столовую вошла миссис О’Коннор. Она поставила перед нами тарелки с треугольниками овощного пирога и апельсиновыми дольками. Ее лицо, никогда не отличавшееся особой теплотой, было напряжено. Привычными движениями она поставила тарелки перед нами – было видно, что ей не терпится вернуться на кухню.

– Где мама? – спросила я, занервничав.

– Айрис, ешь свой завтрак, – ответил отец, и мы все взяли в руки вилки, чтобы не раздражать его.

Мы ели в тишине, а через какое-то время в дверь постучали. С наших мест было видно, как Доуви быстрой походкой пошла открывать, словно ожидала кого-то. Затем она направилась в сторону лестницы, а за ней последовали двое мужчин в костюмах. Я повернулась к отцу: он наблюдал за мной, готовый отреагировать на любую мою выходку. Но я понимала, что мое вмешательство бесполезно и что Белинде я помочь никак не могу. Как и Розалинда, она теперь была в руках судьбы.

Я принялась доедать пирог, притворяясь, что ничего не происходит. В тот день родилась моя привычка загонять боль глубоко внутрь, в непроглядную тьму. Я это делала и когда была совсем маленькой, но раньше этот процесс не был настолько осознанным и намеренным. С каждым куском пирога я проглатывала и уничтожала реальность, которая происходила с мамой. Я убеждала себя, что не виновата, что сделала все, что она просила, даже если у меня получилось не очень.

Через несколько минут в холл спустились Доуви, двое мужчин и сиделка, которая крепко держала Белинду под руку. Мама не видела нас. Я услышала, как она еле слышно, сквозь наркотический туман, спросила: «Куда мы идем?» – но ей никто не ответил.

Дверь за ними закрылась, и все было кончено. Мы молчали, надеясь, что отец объяснит, почему маму снова отсылают из дома, но он ничего не сказал. Покончив с пирогом и кофе, он вытер рот салфеткой.

– Маму снова везут