class="p1">…Так жизнь и идет: встань в четыре, убери за скотиной, накорми, напои, подои. Съезди на базар, продай мясо… Грядки для нее – после всего этого – уже почти что не работа, а удовольствие. Дышишь свежестью зелени, видишь, как лучок да морковка из земли лезут-стараются. Правда, к этому времени, ко второй половине дня, начинают болеть ноги. И если начинает прополку Люба, как все бабы, – кормой кверху, то продолжает так: становится прямо на колени да и продвигается вперед, с корнем вырывая осот, лебеду, молочай. А когда и на коленях становится невмоготу – бросает на землю старенькую безрукавку да и падает на землю между грядок, лицом вверх, чтобы передохнуть. Глядит на застывшие в знойном мареве облака, каждый раз удивляясь тому, как быстро они меняют свои очертания. Вот только над тобой было гигантское лицо молодого мужчины, но за какие-то немногие минуты оно успело постареть, а потом и вовсе распалось. Зато на его месте возникло чудное видение – женская головка в шляпке. В шляпке, которые Люба сроду не носила. Тем интересней: шляпка, оказывается, женщину здорово украшает. Но вот и шляпка стала вытягиваться, утончаться, менять очертания… Господи, уж не Царевна ли Лебедь теперь по небу плывет?..

Хорошо… Хорошо в такую вот минутку, когда никуда не надо торопиться. Лежи себе, думай про все сразу…

Вспомни, например, свою свадьбу. Да что свадьбу, свадьба – дело обычное, заранее во всех своих главных моментах распланированное. А вот до свадьбы…

Жила Люба в своей Рожновке и ни о каких романтических (так теперь молодежь говорит) встречах думать не думала – некогда было. Отец пил, сестренки и братишки младше ее – кто матери помогать будет? Она, Люба. Она и помогала – и по дому, и со скотиной. Походы в райцентр за покупками были для нее как сейчас прополка – одно удовольствие. Иди да гляди вокруг, сорви попутно полевой цветочек, удивись его невычурной, но греющей душу красоте…

Вот так шла она однажды и шла; пять километров – не расстояние, но уж больно сумка тяжелой на этот раз оказалась. И потому она обрадовалась, когда рядом остановилась машина. «Садись, подвезу», – говорит водитель. Она и села, чего не сесть? Шофер оказался молодой, но все же ее постарше и такой… такой… Как артист Джигарханян в молодости: роста невысокого, кости некрупной, а мужского обаяния – через край. И глаза – умные и смешливые сразу. Спрашивает: «Как зовут?» «Ну, Люба». «А я Вовка». Люба засмеялась: поняла уже, что не водитель он этой машины, а, наоборот, из тех, кого возят. Ради баловства за руль сел, или настоящий шофер заболел.

Так потом и оказалось: председатель соседнего колхоза он – Вовка, Владимир Константинович…

В общем, пока ехали, Люба голову потеряла. И так-то в ней было не больно много, в ее голове, а тут совсем опустела. Одни только глаза его да голос – такой уж приятный, смешинками начиненный…

Про остальное она от самого мужа знает. Когда Вовка убедился, что обид держать она не умеет (все обиды входят в нее, как нож в воду: вынул – и вода снова сомкнулась, и уже не помнит его, ножа), так вот, когда Вовка убедился, что обидам она не разрешает задерживаться ни в голове, ни в сердце, рассказал, как все было.

…Когда он заявил матери, что собирается жениться на ней, Любе, будущая ее свекровь заявила, сурово поджав и без того тонкие губы:

– Да уж догадывалась… Но не одобряю. Девка-то без образования.

Вовка помолчал. Потом поглядел на потолок, на стены. В стол. И – так же немногословно:

– Женюсь, мам. Ты уж как хочешь, а я женюсь.

– Не о такой жене для тебя я мечтала, – скажет еще свекровь, понимая, что все слова бесполезны: раз сын решил – значит, так и оно будет.

Но на свадьбе Люба все же сидела ни жива ни мертва: ну, как все как-нибудь не так еще повернется? Мало ли… Это она голову потеряла, а он? Мог ведь и вправду с высшим образованием выбрать, а не ее, Любу, у которой всех достоинств – телом крепка. Так сейчас в моде как раз-то совсем другие – бестелесные…

Но все шло своим путем: гости кричали «горько», пели и плясали…

Свекровушка глядела на нее не сказать что ласково, но задумчиво. И вдруг, улучив момент, к ней подсела. И вышел у них откровенный разговор. Свекровь сказала так:

– Я ведь тоже без высшего образования. А у мужа таких образований аж два. Но с собой поделать ничего не могу. Мы с ним как живем: ложится он рядом, а во мне ни одна жилочка не дрогнет. Бревно и бревно привалилось… Пусть у вас по-другому будет – за это и выпью.

Люба сначала опешила. Потом застеснялась…

Она стеснялась этого долго. Стыдно сказать: когда Вовка ложится рядом, в ней все петь начинает. Все начинает петь! Но она виду не подает, прячет глаза под одеяло. И дожидается, когда Вовка положит на нее руку. Прямо на грудь. И тогда все тело вмиг становится легким, как облачко… Так было в молодости. Так было после того, как двух детей родила. Так и сейчас. Кладет Вовка руку на грудь, и она сразу и на земле, и на небе… А уж в самый сладкий момент, в самый-самый, происходит что-то совсем непонятное: Люба чувствует, что стала равна Вселенной…

Как это возможно, чтобы обычный человек сравнялся с необъятной Вселенной? Да откуда ей про это знать, Любке без образования? Она только именно что чувствует: Вселенная и она – одно и то же. У Вселенной и у нее – одни жилочки, одна кровь. Одна душа…

И причина такому ее необыкновенному чувству – он, муж…

Колхоз был для Вовки всей его жизнью. Вставал он так же, как и она, в четыре, съедал два куска мяса с картошкой и ехал в поле, на фермы («Ты думаешь, чего я на тебе женился? Знал, что мясом с утра накормишь»…). Домой возвращался затемно. Люба одна управлялась и с хозяйством, и с детьми, а образованный муж крутился на колхозной работе, как белка в колесе, и почитал это за счастье. Люба его работу уважала: она что – только по дому да возле дома, а у него забот полон рот…

И вдруг в одном из высоких кабинетов прозвучала команда: колхоз – банкротить.

Три дня Вовка ходил, как током ударенный. То ли будет жить, то ли нет…