На первый взгляд, не попасться в эту ловушку легко. Но это не так. Когда бы мы ни задавались вопросом, почему все случилось так, как случилось, или почему люди поступают так, а не иначе, мы всегда найдем какой-нибудь правдоподобный ответ. Наши же собственные суждения могут убедить нас настолько, что, к какому бы прогнозу или объяснению мы ни пришли, они покажутся нам очевидными. Нас всегда будет так и подмывать думать, будто мы знаем, как люди отреагируют на новый продукт, речь политика или закон о налогах. «Это никогда не сработает, — непременно скажем мы, — потому что люди не любят такие вещи». Или: «Никто не купится на это явное мошенничество». Или: «Такой налог пагубно отразится на усердии служащих и инвестициях в экономику». Ничего с этим не поделаешь: мы можем подавить собственную интуицию не больше, чем заставить остановиться свое сердце. Единственное, что мы можем, однако, — это помнить: в вопросах деловых стратегий, государственной политики, маркетинговых кампаний и дизайна вебсайтов следует с подозрением относиться к подсказкам здравого смысла, а вместо него руководствоваться тем, что можно точно измерить.

Здравый смысл ненадежен не только в тех случаях, когда речь заходит о планировании и политике. Он обманывает нас и в отношении многих философских вопросов об обществе — как мы определяем вину или как приписываем успех, — где измерение бывает невозможным. В этих обстоятельствах наша интуиция тут же выдаст мгновенный ответ. Ничего с этим не поделаешь, но мы хотя бы можем отнестись к ситуации с подозрением. Осознание же границ здравого смысла только улучшит наши представления об окружающем мире.

В субботу 5 августа 2001 года Джозеф Грей, нью-йоркский полицейский с 15-летним стажем, решил немного развлечься. После ночной смены в 72-м участке в Бруклине они с приятелями договорились не расходиться и выпить по глотку пива. Незадолго до полудня, когда несколько глотков превратилось в несколько банок, кто-то предложил отправиться в ближайший стриптиз-бар. Офицеру Грею, судя по всему, там понравилось: он провел за барной стойкой весь день и вечер, хотя его спутники давно ушли. Учитывая, что позже ему предстояло вернуться на работу, вел он себя весьма странно. Впрочем, скорее всего, Грей собирался появиться в участке за несколько часов до начала своей смены и отоспаться. Как бы там ни было, к тому времени, как он забрался в свой бордовый минивэн марки Ford, Джозеф успел выпить от 12 до 18 банок пива. Это много с точки зрения любого человека — и уж тем более достаточно, чтобы содержание алкоголя в его крови почти в два раза превысило допустимую норму.

Что случилось дальше — не совсем ясно. Однако, согласно материалам дела, офицер Грей, двигавшийся на север по Третьей авеню, проехал на запрещающий сигнал светофора. Не очень хорошо, но, вероятно, не так уж страшно. В любой другой субботний вечер ему бы это запросто сошло с рук — он преспокойно добрался бы до Стейтен-Айленда[40], где по дороге в участок собирался захватить одного из своих товарищей. Но в тот день ему не повезло. Равно не повезло и 24-летней Марии Херрере, ее четырехлетнему сыну Энди и 16-летней сестре, которые в тот момент переходили улицу. Офицер Грей сбил насмерть всех троих, протащив тельце мальчика под передним крылом почти половину квартала. По словам очевидцев, когда он наконец остановился и вышел из машины, глаза его были остекленевшие, язык заплетался, и он все бормотал: «Почему они переходили? Почему?» Но на этом кошмар не закончился. Мария Херрера находилась на девятом месяце беременности. Ее неродившийся ребенок с помощью кесарева сечения был извлечен в лютеранском медицинском центре, и доктора отчаянно боролись за его жизнь. Увы, они потерпели поражение. Через 12 часов после смерти матери умер и малыш, оставив своего отца Виктора Херреру одного на всем белом свете.

Почти два года спустя верховный суд штата приговорил Грея к максимальному наказанию — от 5 до 15 лет лишения свободы за непреднамеренное убийство четырех человек. Джозеф молил судью о снисхождении: он утверждал, что «за всю свою жизнь не сделал ничего, что могло бы навредить другим людям». В суд пришло более сотни писем, свидетельствующих о его порядочности. Судья Фельдман, однако, не проявил сочувствия, заметив, что езда на полуторатонном автомобиле в состоянии опьянения «сродни размахиванию заряженным пистолетом в комнате, где полно народу». 4000 членов общины, к которой принадлежали Херрера, подписали петицию с требованием максимального срока. Все они поддержали решение судьи. Многие считали, что Грей еще легко отделался. В том числе и Виктор Херрера. «Джозеф Грей, вам и пятнадцати лет будет мало, — заявил он в зале суда. — Однажды наступит день, когда вы выйдете из тюрьмы. Тогда вы по-прежнему сможете увидеть свою семью. У меня же не осталось никого. Вы убили все, что у меня было»{246}.

Следя за тем, как разворачивались события, и читая о них много лет спустя, невозможно не ощутить горе и гнев родственников погибших в этой трагедии. Как заметил Виктор Херрера в беседе с одним журналистом, бог дал ему семью, о которой он мечтал, а потом один пьяный и безответственный тип в одно мгновение отнял ее у него. Это ужасная мысль, и Херрера имел все права ненавидеть человека, разрушившего его жизнь. Тем не менее, когда я читаю о последствиях этого несчастного случая — массовых протестах у полицейского участка, осуждении со стороны соседей и политических деятелей, возмущении общины и, разумеется, о самом приговоре, — не могу не думать о том, что бы случилось, окажись Джозеф Грей на том перекрестке мгновением позже. Естественно, никакой аварии бы не произошло, и Мария Херрера с сестрой и сынишкой преспокойно пошли бы дальше. Несколько недель спустя она родила бы второго сына, прожила бы долгую и счастливую жизнь и никогда бы не вспомнила о мини-вэне, несшемся в тот летний вечер по Третьей авеню. Джозеф Грей заехал бы на Стейтен-Айленд за своим коллегой, тот сел бы за руль, и они вместе вернулись бы в Бруклин. Даже если бы Грей и получил выговор от начальства, на следующий день он поехал бы домой к своей жене и трем детишкам и продолжал бы свое тихое, неприметное существование.

Ладно, я знаю, что вы думаете. Даже если то, что Грей разъезжал по городу в состоянии опьянения, не сделало аварию неизбежной, это тем не менее повысило вероятность неблагополучного исхода. Следовательно, с точки зрения подобного поведения наказание, которое он получил, оправдано. Но ведь преступления подобного рода совершаются постоянно. Каждый день полицейские — не говоря уж об общественных деятелях, родителях и других людях — выпивают и садятся за руль. Некоторые из них напиваются так же, как Джозеф в ту ночь, другие так же безответственно водят машину. Большинство не попадаются, но даже те немногие, кого ловят, редко отправляются в тюрьму. Никто не подвергается наказанию и публичному позору, выпавшим на долю Грея. Его называли убийцей, чудовищем. Но что же такого особенного было в действиях Джозефа? Что заставило его казаться гораздо хуже всех остальных? Какими бы достойными порицания и даже преступными, на ваш взгляд, ни являлись его действия в тот вечер, они не стали бы лучше, выйди он из бара на минуту раньше, загорись зеленый сигнал светофора, задержись или поторопись Мария Херрера при виде его машины. И наоборот, даже если вы подписываетесь под логикой судьи Фельдмана (все, кто водит автомобиль в пьяном виде по улицам города, являются потенциальными убийцами матерей и детей), сложно представить, как всякого человека, слегка переборщившего с выпивкой — или держащего в руках мобильный телефон, — приговаривают к 15 годам тюрьмы только лишь потому, что он мог кого-нибудь убить.