Впереди них плотной группой месили снег Дрозд, Рыков, Киргиз и еще несколько мужиков. Ветер время от времени доносил обрывки разговора, из которого Илья понял, что Рыков пользовался среди рыбаков непререкаемым авторитетом. Все его знали и явно побаивались, видимо, оставил по себе он в Средневолжске память лихую и долгую…

…Солнце клонилось к закату. На снег ложились длинные фиолетовые тени. Ледяной ветер гнал поземку, высекал из сигареты искры, слепил глаза. Илья со вздохом встал и, помахав руками, чтобы согреться, принялся выбирать удочки. Нынешняя рыбалка оказалась для него не очень-то и удачной. И дело было вовсе не в небольшом — три судака и один блудный лещ — количестве добычи. И конечно же, не в том, что Яна, подтверждая старую истину: «Новичкам всегда везет», натаскала почти два десятка рыбин, живописно валяющихся сейчас вокруг трех ее лунок.

«И принесла ж его нелегкая, козла драного!» — в сотый, наверное, раз думал Илья, глядя, как Рыков опять подходит к Яне. Бритый депутат с самого начала рыбалки начал увиваться вокруг девушки, оказывая ей знаки внимания.

Во время обеда Дрозд, заметивший, что Илья хмур и напряжен, переговорил со своим другом детства, отведя Рыкова в сторонку. Илья направился было к ним, но разговор оказался коротким — депутат хлопнул Дрозда по плечу и громко сказал:

— Все, понял, понял…

Однако спустя пару часов вновь зачастил к Яниным лункам.

«А вот я ему вечером морду набью!» — вдруг решил Илья, и на душе сразу стало светло и легко…

…День уже клонился к вечеру, когда из серой сумрачной волжской дали возник, словно странствующий рыцарь в иерусалимской пустыне, шустрый дедок с рыбацким дюралевым ящиком и мешком на старых санках. Одетый в выцветший тулупчик и разношенные валенки, с кривым, древним, как музейный экспонат, ледобуром, он еще издали крикнул широким полумесяцем расположившимся на льду рыбакам:

— Здоровьичка вам, люди добрые!

— И тебе не хворать! — откликнулся Дрозд.

Дед, определив для себя, кто тут главный, двинулся к сидящему над лункой бывшему прапорщику. Илья, несколько утомившийся от рыбалки — клевало плохо, а без клева интереса торчать на холодном ветру мало, — прислушался к разговору.

— Мы-то с вечера еще выехали, — рассказывал старик Дрозду, присев на свой самодельный, склепанный из обшивки от старой моторки ящик, — до утра посидели — не берет, собака! Иттить твою мать, зря ломались, выходит. Свояк мой кричит: «Все, поехали обратно!» А у меня тут как пошло! И понимаешь, паря, одна за одной, одна за одной! Я им кричу в ответку: «Стойте, мужики, вона у меня как берет!» А они пождали-пождали да и уехали.

— Чего ж, выходит, бросили тебя, а, дед? — нахмурился Дрозд.

— Выходит… — виновато развел руками старик, сморщив и без того изрезанное морщинами лицо в щетинистой улыбке, — обзавидовались, наверное… У нас ведь как: нехай у меня сарай сгорит, лишь бы и у соседа дом тоже спалился. Такой, паря, народ.

— Ну чего, валяй, присоединяйся к нам, отец. Мы, правда, в город только послезавтра поедем, но зато переночуешь в тепле, в баньке попаришься. Мы ж не звери — людей на льду бросать!

— От спасибо тебе, добрый человек! — с чувством произнес дед, вставая.

— И вам спасибо, люди добрые! — обратился он к остальным рыбакам, кланяясь на все четыре стороны.

Прислушивающиеся, подобно Илье, к разговору мужики одобрительно зашумели.

— Отец, тебя звать-то как? — крикнул Киргиз.

— Да Кошкины мы, а в поселке — я из Тыряновки — Кошаком кличут. Дед Кошак, да… Мужики, вы не сумневайтеся, я не нахлебником, я отплачу… — дед Кошак полез в горбящийся на санках мешок, поворочал там что-то, уронил с деревянным стуком и наконец вытащил наружу пару здоровенных, килограмма по три, мерзлых судаков.

— Ого! — крякнул Дрозд. — Ну ты спец… Давай-ка, спрячь пока свои трофеи. Мы ж не за рыбу тебя приютили.

— А то смотри, и нам завидно станет, блин! Как твоему свояку! — захохотал Киргиз, и его смех дружно подхватили остальные рыбаки.

Яне дед Кошак понравился.

— К-акой-к-л-орит-ный д-душ-ка! И ж-лко е-го! — сказал она, подходя к Илье с термосом.

— Да уж… — кивнул тот, а на душе вдруг заскребли кошки. Совершенно непонятно, почему…

…Традиционное вечернее застолье было в самом разгаре. Попарившиеся в баньке рыбаки сидели за деревянным необъятным столом, который ломился от даров щедрой поволжской земли.

Квашенная с клюквой капуста, соленые огурчики и маринованные помидоры, носящие фирменное название «со своего огорода», соседствовали с черными груздями, опятами и беляками, щедро разложенными хозяйской гостеприимной рукой по объемистым мискам. На тарелках, стоящих тут же, манил взоры любителей копченый жерех, янтарно светилась стерлядка, могучими пластами громоздилась сомятина. Соленое домашнее сало, колбасы и тонко нарезанный сыр дополняли это гастрономическое великолепие. Однако все, что выставили на стол хозяева, было только затравкой, «закусью» под первые три стопки, которые, как известно, — «колом, соколом и мелкой пташечкой».

Когда «мелкая пташечка» канула в рыбацких организмах, подали горячее — пельмени, жаренную по-волжски курицу и тот самый сюрприз, которым аборигены грозились поразить столичных гостей, — запеченного с кашей поросенка, появление которого вызвало за столом бурю ликования и восторженные крики:

— Ну ни хрена себе!

— Киргизам — ура, ура, ура!

— Это ж просто разврат какой-то!

А также несколько непечатных воплей, немало, впрочем, никого не покоробивших.

На некоторое время воцарилось шумное молчание — проголодавшиеся за день, проведенный на льду, под пронизывающим ветром, рыбаки сосредоточенно насыщались. Хруст, позвякивание вилок и ножей, довольное покрякивание — нарушить эту симфонию обжорства никто не решался до тех пор, пока тазик с пельменями не показал дна, а от поросенка не остались лишь кучки обглоданных костей, равномерно распределенных по тарелкам.

— Мужики и… и дамы, конечно же! — Серега Дрозд поднялся над столом, держа в руках полную рюмку. — Не могу молчать и предлагаю выпить за этот гостеприимный дом, за хозяйку Лилю и за Киргиза, само собой! Спасибо вам, и пусть никогда не оскудеет этот стол, а под этой крышей всегда царит мир и согласие!

Все повскакали с мест, дружно рванувшись к хозяйке чокаться, и на несколько секунд воцарилась жуткая неразбериха. Илья наклонился к раскрасневшейся Яне и тихонько шепнул:

— Как тебе? Не жалеешь, что поехала?

— Ну-у-у… В-се-с-упер! — девушка сверкнула глазами, улыбнулась. — И др-зья-у-ть-бя от-л-чные! Т-ль-ко эт-тот… Д-путат… Д-стал-не-м-ного!

У Ильи отлегло от сердца, и он на полном серьезе пообещал Яне:

— Я с ним поговорю. А то борзеет народный избранник…