вечную дружбу и признательность, ну, или что там ещё обещают в подобных случаях. И этот кто-то обладает достаточными полномочиями, чтобы определить, что, где и когда.

— Это у кого же такие полномочия?

— Ой, Сергей Анатольевич, вы прекрасно понимаете: жалует царь, исполняет псарь, а кусает собака. И как собака укусит, так оно и будет. Чтобы помочь подняться повыше нужны генералы, но чтобы подножку поставить, хватит натасканной собаки, то бишь обыкновенного голодного лейтенанта. Особенно если за ним стоит другой генерал.

— Ну, с генералами понятно, генерал — это генерал. Его дело распорядиться. Но что-то я не вижу лейтенантов поблизости.

— Потому что лейтенант — боец невидимого фронта, его служба на первый взгляд не видна, да и на второй, и на третий тоже. Специфика работы.

— Но кроме вас и меня здесь никого нет!

— Следовательно… — я сделал паузу.

— Вы хотите сказать, что…

— Именно, именно, — я расстегнул пиджак, до этого времени застегнутый на все пуговицы, по случаю прохлады, и вообще — образ требовал строгости. Расстегнул, и достал из внутреннего кармана красную книжечку, раскрыл, показал. Фамилию как бы невзначай пальцем прикрыл, рано, но фотографию дал рассмотреть.

— Тогда почему вы не дали мне выпить? — задал нужный вопрос директор.

— Я не голодный, — я вернул удостоверение на место. Нет, кобуры на мне не было, невеликое это счастье — ходить в упряжи. Чувствуешь себя не Сивкой-буркой, а Холстомером.

— А как же генерал?

— Генерал сказал — на мое усмотрение.

— Непростой генерал.

— Да, он такой.

Директор помолчал, потом пришел к логическому выводу:

— Если вы не захотели, тогда что мешает нам выпить?

— Два капитана в соседнем вагоне. Кто знает, какие указания получили они?

Директор опять помолчал. Смотрел в окно, где по позднему времени видна была одна темнота, да скверное отражение нашего купе.

— Что бы вы мне посоветовали? — наконец спросил он.

— Что и себе. Спать. Москве нужны свежие головы.

Решили — сделали.

Я лежал, укачиваемый вагоном, стук колес был негромким, баюкающим. Лежал и думал.

Директор ни на минуту не усомнился, что против него существует заговор, да еще с привлечением госбезопасности. Потому что считает себя достойным заговора. Фигурой.

С товарами в стране плохо. Не сказать, чтобы совсем плохо, можно даже сказать — хорошо, но с каждым годом всё хуже и хуже. Не задерживаются товары на прилавках, даже не всегда и попадают. Первым исчез импорт из братских стран (из небратских его на прилавках никогда и не было). Потом пошли перебои с товарами отечественных производителей, сначала сложными, вроде холодильников, стиральных машин, не говоря уж об автомобилях, мотоциклах и мопедах. Вслед за ними стали исчезать мало-мальски пристойные одежда и обувь. А последнее время радовались, если удавалось купить совсем уж простые вещи: простыни и наволочки, носки и чулки, вилки и ложки.

Странно? Странно. Открываются новые заводы, запускается производство, рапортуют о перевыполнении планов, а придёшь в магазин — либо пусто, ничего нет, либо очередь на целый день, и не факт, что тебе что-то достанется. Народ тихо сердится и недоумевает, не понимая, что это не козни злоумышленников, а следствие быстрого роста благосостояния трудящихся. Номинального, в рублях. Товарная масса за благосостоянием не поспевает. Отстаёт товарная масса, и с каждым годом всё больше и больше. Уж больно велик спрос, каждому вдруг захотелось купить телевизор, а тем, у кого он уже есть — поменять на новый, лучше бы цветной. И костюм купить, а у кого уже есть — то и второй, и даже третий. И холодильник. И стиральную машину. Проснулся, проснулся аппетит у населения. И как не старается легкая промышленность — не в силах обеспечить всех по доступным ценам. Теоретически не в силах.

Заморозка вкладов подсократила денежную массу, но нисколько не увеличила массу товарную, и потому статус тех, кто так или иначе распределяет блага, резко подскочил. Начиная от продавца, и выше, выше и выше. Потому что торговля не сколько торгует, сколько распределяет. Этому дадим, этому дадим, а остальным не дадим. Кончился товар. Деньги торговлю особо и не интересуют, деньги торговля получает в любом случае, кому бы не продала. Продавая товар людям «нужным», она получает кое-что свыше. Не обязательно деньги. Но и деньги тоже.

Завмаг стало звучать, как просто Маг, то бишь волшебник. Потому что мог сотворить как бы из ничего тюбик зубной пасты, пододеяльник или даже унитаз. Понятно, не для каждого, очень даже не для каждого.

А на фоне завмагов обыкновенных директор ЦУМа — шахиншах, повелитель повелителей. Он не зубную пасту может сотворить, а холодильник «ЗИЛ», стиральную машину «Эврика» и даже костюм польского пошива, брусничного цвета, с искрой. Но выборочно. Для избранных. Избранных им. И потому он по праву сидел среди ректоров ВУЗов, чувствуя себя не только равным им, но и первым среди равных. Ему от них ничего не нужно, во всяком случае, сейчас. А им от него — очень и очень многое. К подобному быстро привыкаешь, вот и сейчас он, верно, думает, что нужно от него — мне. Что-то, конечно, нужно, но чем пожертвовать? Может, распорядиться, чтобы мне продали туфли? Рубашку? Или ограничиться бутылочкой «Каспия»? Нет, несерьёзно. Ладно, утро вечера мудренее — и директор уснул. Но сначала выпил таблетку радедорма. Украдкой, но я заметил. Как не заметишь в купе поезда?

На самом деле я всё придумал. Никаких планов по свержению директора путем помещения его в вытрезвитель не существовало. По крайней мере, на сегодня.

Пожелай Стельбов снять Крячко, заговоры ему бы не понадобились, достаточно звонка в облисполком, или куда там нужно. Только не уровень это Андрея Николаевича — директор универмага. Вряд ли. Орлы мух не клюют. И потому никаких распоряжений Тритьяков мне не давал. А и дал бы — я бы не выполнил. И он это знает, и знает, что я знаю, что он знает.

Зачем же я разыграл эту сцену? Из живости характера. Не хотел, чтобы в купе пахло коньячным выхлопом.