де Ранс, знаменитый Аббат Ла Траппа, в дискуссии с Жаном Мабильоном весьма убедительно отстаивал свою позицию против апологии последним литературных занятий, которыми Бенедиктинцы Франции так знамениты. Также не может отрицаться, что труды таких людей, как Мабильон де Монфокон, являются, как минимум, развитием простоты первоначальных установлений. И все же следует заметить, что Святой Пахомий, автор первого монашеского устава, предписал иметь библиотеку в каждом доме и назначал конференции и дебаты на религиозные темы трижды неделю для интерпретации Священного Писания или ради разъяснения богословских вопросов. Святой Василий, основатель Монашества в Понте, один из самых ученых греческих Отцов, написал свои богословские трактаты в перерывах между сельскохозяйственными работами. Святой Иероним, автор латинских версий Священного Писания, жил как бедный Монах в келье в Вифлееме. Это, действительно, были лишь исключения при характеристике раннего Монашества; но они подсказали его возможности и предвидели его историю. Занятия литературой, конечно, не противоречат этой идее.

4

В дискуссиях с гностиками во втором столетии, в работах их вселенских противников, встречаются порой поразительные предвосхищения официального догматического учения, разработанного в Церкви в ходе дискуссий с несторианами и монофизитами в пятом веке. С другой стороны, Павел Самосатский, один из первых последователей Сирийской школы богословия, преподавал ересь, достаточно похожую на Несторианство, из-за чего эта школа в более поздние времена была закрыта, однако долгое время после его смерти характеристикой школы было Арианство, противоположная ересь.

Лютеранство в наше время становятся в большинстве мест почти очевидной ересью или неверием; оно отторгнуто Церковью, если даже оно уже достигло предела в своем опровержении Канонов, Символа веры и многих моральных принципов. Соответственно, возникает вопрос, справедливо ли связывать такие результаты Лютеранства с его первоначальным учением, или же они являются его искажением. Немалая помощь в решении этого вопроса — обнаружение того, что сам Лютер в свое время отверг Апокалипсис, назвал Послание Святого Иакова «straminea»[146], осудил слово «Троица», впал в подобие Евтихианства в своей оценке Святой Евхаристии, и в отдельных случаях санкционировал двоебрачие. Кальвинизм же в различных странах стал Социанианством, а сам Кальвин, по-видимому, отрицал Вечное Сыновство нашего Господа и высмеивал Никейский Символ веры.

Еще одним свидетельством истинности развития является определенное предвосхищение в свой ранний период истории идеи, к которой оно принадлежит.

§ 6. Шестой отличительный признак истинного развития — консервативное отношение к прошлому

1

Как развитие, которому предшествовали определенные предвестники, имеет законное основание для того, чтобы быть истинным, так и развитие, которое лишь идет наперекор и меняет курс доктрины, которая развивалась до него, и из которой оно появляется, конечно, является искаженным; ибо искаженность — это развитие в той самой стадии, в которой оно прекращает пояснять и начинает мешать дополнениям, приобретенным в предшествующей истории доктрины.

Правило творения или, вернее, явлений, которые оно представляет, состоит в том, что жизнь приходит к своему завершению в процессе постепенных, незаметных изменений. Всегда есть высшая точка в земном возрастании, и действие одних и тех же причин сначала делает вещи большими, затем — снова маленькими. Слабость есть лишь результирующий продукт силы. События происходят циклично; все вещи движутся по кругу, «восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит»[147]. Цветы сначала расцветают, а затем увядают; плоды созревают и загнивают. Процесс брожения, если он не остановлен в надлежащее время, портит напиток, который он создает. Красота весны, богатство осени — это всего лишь мгновения, и мирские моралисты предлагают нам Carpe diem[148], ибо у нас не будет второй возможности. Добродетель, по-видимому, лежит посредине, между двумя пороками, и как она прорастает из несовершенства, так чрезмерно перерастает далее в гнусность. Есть предел человеческого знания, и как посвященные, так и непосвященные авторы свидетельствуют, что чрезмерная мудрость есть глупость. А в политическом мире государства возвышаются и падают, и орудия их возвышения становятся средством их разрушения. И поэтому обычные этические принципы, как например, «ne quid nimis»[149], «medio tutissimus»[150], «умерь амбиции», подразумевают, что слишком много доброго есть зло.

Слишком большой парадокс, что истина буквально приводит ко лжи, что может быть избыток добродетели, конечно, не может поддерживаться; но внешняя сторона вещей, выраженная в языке, по крайней мере, послужат нам дополнительным критерием для умения разбираться bonâ fide[151], чем отличается истинное развитие идеи и ее искажения.

Таким образом, истинное развитие может быть описано как консервативное по отношению к предшествующему развитию, которое, в действительности, и является этим предшествующим развитием и чем-то сверх него: дополнением, которое разъясняет, но не затемняет, подтверждает, но не исправляет сущность мысли, от которой оно происходит; и это характеристика истинного развития как противоположности искажению.

2

Например, постепенное обращение от ложной религии к истинной, очевидно, имеет многие из свойств непрерывного процесса или развития в самом уме, даже когда два религиозных учения, которые являются границами его курса, — антагонисты. Теперь заметим, что такое изменение состоит, главным образом, в прибавлении и увеличении, а не в разрушении. «Истинная религия — это вершина и совершенство ошибочных религиозных учений; она объединяет в себе все, что доброго и истинного по отдельности осталось в каждом из них. И подобным образом, католическое вероучение есть, главным образом, соединение разорванной истины, которую еретики поделили между собой и заблуждаются в разделениях. Таким образом, в сущности, если бы религиозный ум был воспитан и искренне привязан к какой-нибудь форме язычества или ереси, а затем был бы приведен в свет истины, то он был бы обращен от заблуждения к истине, не потеряв того, что имел, но приобретая то, чего не имел, не с тем, чтобы быть раздетым, но с тем, чтобы быть „одетым“, чтобы была „поглощена смерть“[152] жизнью. Тот же самый принцип веры, который сначала привязывает веру к ложному учению, будет привязывать ее и к истинному; и та часть первоначального учения, которая должна была быть отброшена как абсолютно ложная, не была бы прямо отвергнута, но косвенно, в восприятии истины, которая является ее противоположностью. Истинное изменение всегда носит позитивный, а не негативный характер» [10].

Такова же и теория Отцов относительно вероучения, установленного Соборами, как это сформулировал Святой Лев: «Искать то, что было открыто, пересматривать то, что было закончено, подрывать то, что было заложено в основание, разве это не что-то иное, чем неблагодарность за то, что было приобретено?» [11]. Винсент Леринский подобным же образом упоминает о развитии христианской доктрины, как profectus fidei non permutatio[153] [12]. И с тем,