Я продолжаю разговор:

– Можно поручить вам задание, Павел?

– Я вас слушаю.

Я иду ва-банк:

– Сможете убить Тамерлана?

– Это будет нелегко. Он все-таки во мне не уверен, – отвечает крыса-шпион.

Чувствую, нам не хватает какой-то яркой мысли.

Дух Пифагора, надоумь меня! Что бы ты сделал на моем месте? Как использовать разведчика, заброшенного в тыл противника?

– Может, натравить двух царей друг на друга? Попробуете, Павел?

Крыса раздумывает.

– Попробовать, пожалуй, можно. Сейчас они неплохо ладят, потому что у них есть общий враг – вы, но все равно они остаются двумя крайне самолюбивыми вожаками.

– Мы на вас рассчитываем, Павел. В ваших лапах не только наше будущее, но и будущее всех на свете. Все зависит от вашего таланта разведчика.

Связь прерывается.

– Павел нами манипулирует! – заявляет генерал Грант, слушавший переговоры. – Какие у него причины нам помогать? Никаких! Он сам говорит, что, пугая нас, подбивает попробовать покинуть башню. Из-за него мы, спасаясь от вымышленной угрозы, можем подвергнуться смертельной опасности.

– Он доносит, что крысы обзавелись серой и углем, но им недостает селитры, – напоминает Роман.

Люди оживленно переговариваются.

– Он сказал, что перешел на нашу сторону.

– Он ведет тройную игру.

– Он лжет.

– Что взять с крысы?

Чувствую, ситуация может резко ухудшиться.

– Нельзя так рисковать, – вступает в разговор Хиллари Клинтон. – Надо эвакуироваться из башни, пока у них нет селитры. Попробуем сбежать под покровом ночи. Если нас обнаружат, мы станем обороняться. Для этого у нас есть генерал Грант с вооруженной армией.

Я мяукаю:

– Это именно то, чего они хотят, вы же слышали Павла!

Вояка качает головой.

– Президент Клинтон права. Мы понесем потери, но это разумнее, чем ждать, ничего не предпринимая, пока подорвут основание башни и она рухнет. Пора вступить в бой! У меня остались пулеметы и огнеметы, у индейцев есть луки. Мы перебьем достаточно крыс, чтобы некоторые из нас ушли живыми. По моей прикидке, удастся спастись… – Он умолкает, считая в уме. – Скажем, двадцати процентам населения башни.

– Вы предлагаете смириться с потерей восьмидесяти процентов? – удивляется Роман Уэллс. – Не многовато ли?

– Все лучше ста процентов, – упрямится генерал.

– Нет, нам нельзя оставлять башню, – говорю я. – Надо сделать вид, что мы бежим, не более того. Во всяком случае, до поры до времени.

– Так какие наши действия? – спрашивает Хиллари Клинтон, все сильнее волнуясь.

– Доверимся Павлу, – говорю я.

Но люди не учитывают мою рекомендацию. Их речь становится быстрее, они почти переходят на крик. В конце концов они принимают самое бесполезное, самое слабое решение: созвать ассамблею представителей ста двух сообществ для демократических дебатов.

Проходит десять минут. В зале ассамблеи растет напряжение. У людей есть, как водится, один-единственный ответ на плохие новости: орать друг на друга вместо того, чтобы прибегнуть к воображению и найти решение.

Я делаю знак Натали, чтобы она взяла меня к себе на плечо. Она колеблется – похоже, до сих пор на меня сердита (как я посмела пытаться спасти ее пару?). В конце концов моя служанка уступает.

– Кажется, я начинаю уставать, – сетую я ей. – Наверное, это возраст.

– Ты не несешь ответственности за все происходящее в мире. Сейчас, во всяком случае, нам остается только ждать и молиться.

– Я рассчитываю на Павла.

– Ты ждешь слишком многого от крысы.

– Он не просто крыса, а крыса, которую я наставляла лично.

– Крыса не перестает быть крысой, – звучит человеческий ответ.

Я слежу за ассамблеей представителей ста двух сообществ, ненавидящих друг друга и отчетливо проявляющих свою ненависть.

– Прости, Бастет, я вспылила. Я сказала не то, что думаю. Знаю, тобою движут только лучшие побуждения. Ты как ребенок, желающий помирить своих родителей. Знаешь, раньше, в молодости, я считала, что с возрастом начинаешь понимать все больше. Ничего подобного! Со временем я ко всему теряю интерес. Я принимаю мир таким, какой он есть, у меня пропало желание его изменить.

– Не разделяю вашего фатализма, Натали. Считаю, что любой, решивший изменить мир, может добиться успеха.

Мне хочется добавить, что ей лучше постараться помириться с Романом и родить. Но, зная, что она не ищет легких путей, я решаю больше не вмешиваться.

– Ты столько всего сделала, Бастет, что имеешь право на отдых.

Она идет за бутылкой с шампанским из батареи генерала Гранта и наливает полный бокал.

– За рок! – произносит она.

– За людей, старающихся в одиночку менять мир! – отвечаю я.

– За пророков!

– За Павла, нашего разведчика, который, надеюсь, нас не предаст.

Мы пьем, не обращая внимания на крики людей, спорящих о том, какое решение будет лучше.

Бедные люди!

Вся ситуация настолько смешна, что я с трудом удерживаюсь от хохота.

30 января 1962 г. в пансионе для девушек в танзанийской деревне Кашаша разразилась эпидемия безумного смеха. Сначала хохотали трое, потом хохот распространился на всех 159 воспитанниц. В течение шестнадцати дней их разбирал неудержимый смех. Преподавателей эпидемия не затронула, но они признавали, что ни они, ни ученицы не могут работать в таких условиях.

Министр здравоохранения Танзании серьезно отнесся к ситуации и присвоил эпидемии смеха название на суахили: омунеепо.

Явление оказалось заразным и затронуло другие образовательные учреждения поблизости. В марте омунеепо подхватили 217 человек, причем не только подростки, но и взрослые. В мае новая волна, поразившая две школы, вынудила власти их закрыть. В июне эпидемия безумного смеха поразила еще четырнадцать школ, тоже закрытых властями.

Эпидемия омунеепо продолжалась несколько месяцев: люди начинали смеяться и переставали себя контролировать. Более чем с тысячью человек происходили повторяющиеся приступы сумасшедшего хохота, не дававшие им сосредоточиться на простейших делах.

Несколько английских и американских ученых, приехавших изучать это явление, в том числе профессор социологии Питер МакГроу, не нашли никакого объяснения эпидемии, охватившей одновременно множество людей, ограничившись указанием на стресс от школьного обучения как на ее вероятную причину.