У меня впечатление, что Кимберли от этих моих слов расхохоталась бы, если бы могла. Но не может, поэтому просто смотрит на меня с сожалением.

– Раз так, ты убедишься, что это «почти» то же самое.

Анжело показывает мне, как это делается: затягивается, задерживает дым в легких как можно дольше, выпускает его из ноздрей и изо рта.

– Хочешь быть похожей на людей – изволь попробовать, – говорит он, довольный, что родная мать готовится расслабиться с ним вместе.

Я затягиваюсь, дым щекочет горло, меня душит кашель.

– Готово, – говорит Кимберли. – Немного подожди, чтобы проняло.

Как ни странно, музыка вдруг начинает казаться мне… более благозвучной.

Я делаю новую затяжку, в этот раз кашель слабее.

Третья затяжка.

Не скажу, что это очень приятно, дым обжигает горло и легкие.

– Для первого раза достаточно, а то тебя вырвет, – советует Анжело тоном знатока.

Я тем временем сажусь и слушаю музыку – никогда еще так не слушала.

– Что это за песня? – спрашиваю я Романа.

– Led Zeppelin, композиция Stairway To Heaven.

Может, виновата «травка», но, кажется, я предпочитаю Led Zeppelin, а не Каллас или Баха. Я закрываю глаза. В моем мозгу пестреют цветы. Сотни цветов раскрывают лепестки каждый раз, когда звучат ударные. Из цветов вспархивают бабочки.

– Годится? – спрашивает Анжело. – Начинаешь расслабляться, мама?

Начинается новая композиция Led Zeppelin.

– А это как называется?

– «Кашмир», типичная индийская музыка, этот инструмент называется ситар, – отвечает мне Роман.

– Нравится? Расслабляет, правда? – радуется Анжело.

Это не просто расслабление… Такое впечатление, что забывается все напряжение дня, что у меня впервые получается отпустить ситуацию, говоря словами Кимберли. А все эта странная, монотонная, назойливая музыка…

Я поворачиваюсь к Роману.

– Вам обязательно нужно поговорить с Натали. Этого ребенка надо сохранить. Уверена, смешение ваших генов даст чудесный результат. Он должен родиться.

– Ты плохо знаешь Натали: она очень жесткая. Хватит с меня ее приступов ревности!

– Ей страшно, надо ее ободрить, – говорю я.

– Я только это и делаю, но она как дырявая бочка: сколько ни льешь в такую воду, она никогда не наполняется. Ей постоянно нужно еще больше любви, еще больше похвалы, поддержки. Я дал максимум того, что мог. Проект завести ребенка ее не изменит. Наоборот, у меня впечатление, что она закрывается именно из-за этого.

Под влиянием наркотика я начинаю понимать, что зря пытаюсь вмешиваться в личную жизнь людей и вообще в чужую личную жизнь. Способность и неспособность людей ладить друг с другом объясняются иррациональными причинами, поэтому в отношениях внутри пары ни за что не найти ни малейшего смысла.

И вообще, говорю я себе, мои амбиции ни на чем не основаны. Старания спасать других рождены самомнением. Кто я такая, чтобы встревать в чужие дела? Я чувствую вдруг, что мне ни до чего нет дела. Мне все до лампочки и хочется одного: слушать музыку, отдыхать, ничего больше не узнавать и не знать.

Позитивный элемент – музыка. «Трава» меняет мое слуховое восприятие. Каждая новая вещь вызывает бурю чувств, они захлестывают меня, как раньше живопись Лувра.

Теперь я чувствую, до чего мой сын Анжело счастлив со своей американской невестой, когда лежит вдвоем с ней под статуей Ганеши.

Ко мне подходит Эсмеральда.

– Тебе хорошо? – мяукает она.

– Меня разобрало совсем не так сильно, как я боялась.

Стоит мне это промяукать, как начинается рвота. После рвоты все меняется. Кимберли превращается в рыжую крысу, я от нее шарахаюсь.

– Ты уверена? – не отстает Эсмеральда.

Она подходит ко мне вплотную, твердя эту фразу. При этом ее морда удлиняется, заостренные уши округляются, вместо клыков из пасти торчат крысиные резцы.

Я знала, что лучше не прикасаться к наркотику.

– Ей нехорошо, – мяукает кто-то позади меня.

Я оглядываюсь и вижу порыжевшего, почти оранжевого Анжело с крысиной головой.

Ляжки кошек вокруг меня округляются, головы вытягиваются, лохматые хвосты удлиняются, утончаются, розовеют.

Все до одной превращаются в крыс.

Мне остается искать спасения у Романа. Он сидит ко мне спиной, я вижу только его волосы. Но вот он оглядывается, и – о, ужас! – его человеческое лицо тоже заменила морда страшного грызуна.

ТУТ У ВСЕХ КРЫСИНЫЕ ГОЛОВЫ!

Кошачье мяуканье и человеческие голоса превращаются в мерзкий насмешливый писк. Все смотрят на меня.

Я ЕДИНСТВЕННАЯ, КТО НЕ СТАЛ КРЫСОЙ.

Меня окружают враги, норовящие мне нагадить.

Я забиваюсь в угол.

– Похоже, тебе страшно, мама, – говорит Анжело, водя влево-вправо своей крысиной мордочкой.

НЕТ! НЕ ПОДХОДИТЕ КО МНЕ!

Они, тем не менее, подбираются ко мне вплотную, и я вся дрожу.

– Не бойся, это мы, – говорит Эсмеральда и щелкает кончиком своего крысиного хвоста – длинного, розового.

– НЕТ! ВЫ – КРЫСЫ!!!

Я убегаю на лестницу и мчусь вверх. Пробегаю, не останавливаясь, этажи разных племен и оказываюсь на самом верху, на сто четвертом этаже.

Но и тут кишат кошки и люди с крысиными головами. Поэтому, расходуя последние остатки энергии, я выбегаю на террасу и, не обращая внимания на проливной дождь, лезу на антенну.

Помнится, эта антенна служит также громоотводом, но я в таком состоянии, что мне все равно.

Если пришло время расстаться с жизнью, то без разницы: от молнии или от укусов крысиных резцов.

Добравшись до крохотной площадки, я смотрю вниз. До чего высоко! Не страдая головокружением, я с удовольствием разглядываю Нью-Йорк с этакой верхотуры.

Мне тревожно оттого, что я больше не контролирую свой мозг.

Не надо было баловаться наркотиком.

Здесь я далеко от людей и от кошек с крысиными головами, живущих в нашей башне, и еще дальше от крыс, кишащих на улицах и в подземельях Нью-Йорка.

Несмотря на дождь, я засыпаю в этом негостеприимном месте, надеясь, что из головы выветрится дым, отравляющий кровь и сознание.

Мне снится сон. Он про мир крыс, которые в конце концов заполонили весь мир. Еще мне снится зоопарк: там в клетках сидят люди, голые и грязные. На табличке написано: «Древние исчезнувшие виды». Внизу приписано: «Не бросайте им еду, не стучите по решетке – это их беспокоит».