правильные площади оставили бы их равнодушными. Вилла Адриана подтверждает это мнение. Архитектор, по-видимому, прибавлял здания к зданиям, по мере того как в них чувствовалась потребность, не заботясь о впечатлении, какое могло производить целое. Нам надо помириться с этим отсутствием вкуса у римлян по отношению к симметрии. Вспомним, что, в конце концов, дело идет тут не о дворце, расположенном в столице, который должен иметь величественный вид и давать хорошее понятие о том, кто в нем живет, а о простой вилле, причем архитектор должен гораздо больше думать об удобствах, чем о внешности. До сих пор мы ничего не отметили на вилле Адриана, что в меньшей степени не встречалось бы на других; не было такой, из числа принадлежавших какому-либо знатному лицу, которая бы не была расположена в здоровой местности и не снабжена, если то было нужно, значительными подземными сооружениями, где бы не было в изобилии проточной воды, драгоценных мраморных украшений, и которая бы не заключала огромного числа великолепных помещений.

Так как ничто не интересовало Адриана до такой степени, как его путешествия, он хотел, даже после того, что отказался от них, чтобы его всюду окружали верные и живые воспоминания о них. Его биограф рассказывает, что он дал некоторым частям своей тибуртинской виллы имена наиболее красивых виденных им мест. Там можно было найти Лицей, Академию, Пританей, Каноп, Пойкил, Темпейскую долину «и даже, – прибавляет Спартиан, – чтобы было решительно все, он придумал воспроизвести там также преисподнюю». Этот текст может дать повод к большим пререканиям. Есть авторы, предполагающие, что его надо понимать буквально, и считающие, что Адриан с этой целью сделал точные копии со всего, чем он любовался в своих путешествиях; особенна ревностно стоит за эту точность Канина; если верить ему, во всех этих остатках не найти ни одного куска стены, который бы не был подражанием какому-либо значительному памятнику. Он не видит, что это средство сделать Адриана очень смешным. Можно ли придумать более глупый проект, как заключить все диковины мира в такое тесное пространство? Какое впечатление должны были произвести на посетителя эти воспроизведения гор и долин в уменьшенном виде, эти нагроможденные один на другой памятники? Адриан, как известно, был тонкий художник, человек со вкусом, любитель и просвещенный ценитель греческого искусства: какое удовольствие мог бы он найти в вымучивании из природы разных подобий, которые никогда не могли быть совершенными? Нам говорят, что он хотел, чтобы его вилла непрестанно напоминала ему виденные им чудеса, но эти жалкие подделки могли скорее оскорблять память о них, нежели сохранять ее. По счастью, текст Спартиана не вынуждает нас принимать все эти преувеличения. В нем просто сказано, что император построил себе виллу так, чтобы можно было в ней написать названия наиболее прославленных мест, которые он посетил (ita ut in ea et provinciarum et locorum celeberrima nomina inscriberet), что позволяет предположить, что он не стоял за очень точные подражания, а большею частью довольствовался приблизительным сходством. Особенное снисхождение надо было высказать относительно местностей: каким образом можно было, действительно, надеяться воспроизвести чудеса природы в маленькой равнине, что тянется у подножия Тибура! С памятниками было легче и, например, пойкил мог быть воспроизведен довольно точно. Однако можно предположить, что эта точность никогда не шла очень далеко. Доме замечает, что в развалинах всех этих Лицеев, Гимнасиев, Пританеев, то есть всех этих греческих памятников, которые архитектор претендовал копировать, везде находят римские своды: не служит ли это доказательством, прибавляет он, что мастер не гнался за тщательной верностью и что, сохранив за этими зданиями их чужеземное название, он пригнал их ко вкусу своего времени и к обычаям своей страны?

Из всех этих прекрасных вещей, перечисленных Спартианом, многих невозможно различить, так как теперь все это лишь развалины. Однако есть три из них, в которых можно быть почти уверенным, и они-то и позволяют нам судить об остальном: это долина Темпейская, Пойкил и Каноп.

Cento Camerelle

Относительно долины Темпейской не может быть сомнения: невозможно найти ей другое место, чем это своего рода понижение, отделяющее виллу от гор, на которых поднимается Тиволи. Итак, она была расположена на северо-восточной стороне, вдоль маленького ручья, называемого археологами Пенеем. Несомненно, там не было ни Олимпа, ни Пелиона, ни Оссы, ни тех остроконечных скал, о которых говорит Тит Ливий, «на вершине коих и глаза, и душа преисполняются некоторого рода головокружением»; ни вековых лесов, «до коих не хватает человеческий глаз», которые придают подлинной Темпейской долине смесь величия и прелести, восхищающих всякого путешественника. Величие далеко не то, но прелесть сохранена. Маленькая равнина от природы не была лишена известного очарования; ее гуще засадили растительностью, сделали ее местом приятных прогулок, и так как в аллеях там была тень и прохлада, и очень приятно было отдыхать там у ручья под развесистыми деревьями, вспоминая при этом счастливые минуты, проведенные в осмотре прекрасной долины Фессалии, то и решились дать ей ее имя. Со стороны виллы, против равнины, простирались большие террасы, которые видны еще и теперь, с портиками и мраморными бассейнами, над всей долиной возвышался обширный павильон, поддерживаемый колоннами и примыкавший сзади к Piazza d ʼoro; оттуда по отлогим склонам спускались к цветникам. От всего сохранились лишь развалины, но местность и теперь еще прелестна. В расщелинах камней выросли могучие оливковые деревья. Когда сидишь после полудня под одним из таких деревьев с угловатым стволом, ветви которого принимают причудливые формы, перед глазами внизу целый зеленый ковер зелени, выше – изящные колокольни Тиволи и большие современные виллы, обвитые лозой, на столбах из белого камня, похожие на портики; трудно не поддаться красоте зрелища, и долина кажется такой привлекательной, что легко прощаешь сумасбродному императору, что он дал ей такое громкое имя!

Пойкил виллы Адриана. Гравюра Д. Пиранези

Пойкил обращен, как раз наоборот, на запад, против Рима. Если направиться в эту сторону, придешь к обширной площади, где почва сравнена с помощью значительных подземных оснований. Чтобы ничто не пропадало, архитектор, согласно обычаю, построил в самых подвальных зданиях жилища в несколько этажей, различной величины и вида, обыкновенно называемые сто камер, Cento Camerelle. Лигорио, представлявший себе цезарей как современных ему царей и воображавший, что они никуда не отправлялись, не сопутствуемые своими солдатами, сделал предположение, что эти помещения предназначались для императорской гвардии, и другие археологи приняли это мнение. В действительности римские императоры, в особенности прочно