Но после визита в огромное девятиэтажное здание ИПК, где мама шушукалась со знакомой, всячески акцентируя их общее прошлое, нужно было возвращаться назад. В Яму.

— Зато работа будет, — продолжала диалог сама с собой мама. — Лариса сказала, у них в печатном цеху люди всегда нужны. Там, конечно, зарплата маленькая. Зато без задержек. Они ведь все наши газеты печатают. А еще всякие календари, брошюры… У таких работа всегда есть. Стабильность. А вместе с продуктами из магазина и вообще нормально будет получаться. Да, Катюш?

— Милиция, — тихо сказала Катя.

— Что?

Катя указала вперед.

Они уже подходили к Яме, когда увидели наряд. Стражи порядка стояли около желтой милицейской машины и обыскивали двоих мужчин, прижав их лицом к автомобилю и заставив расставить ноги. Милиционеры выглядели грозно и даже пугающе. Во-первых, их было четверо. Во-вторых, на них была обычная синяя форма, дополненная увесистыми, широкими и длинными и наверняка тяжелыми бронежилетами. А в руках они держали не папки с документами и даже не табельные пистолеты, а автоматы Калашникова. Маленький вооруженный до зубов и готовый к мини-войне отряд.

Один из милиционеров, усатый и с чуть раскосыми глазами, грозно бросил, угрюмо осматривая маму и оробевшую Катю:

— Вы к кому?

— Мы не к кому, — мама взяла Катю за руку, словно защищая. — Мы здесь живем.

Милиционер что-то подумал, после чего потерял к ним всякий интерес. Обернувшись к застывшим мужчинам с расставленными ногами, он рявкнул:

— Я повторяю, откуда кастет?

Шепнув «Пошли быстрее», мама ускорила шаг.

Такие отряды, с автоматами и бронежилетами, постепенно становились для Ямы обычным делом. С тех пор, как наркоман — позже Катя узнала, что он действительно был самым настоящим наркоманом — зарубил топором участкового, отношения между Ямой и правоохранительными органами изменились раз и навсегда. Поселок стал для милиционеров чем-то вроде проклятого места. Африкой из того детского стишка, по которой лучше не гулять. Страшным лесом из сказок, в который лучше не ходить. С наступлением темноты милиция старалась больше не показываться в поселке, а если и возникала такая необходимость, они приезжали, вооруженные до зубов и готовые дать отпор любому противнику. Делали, что им было нужно, и немедленно убирались. Даже Катя понимала, что происходит. Милиция не знала, как бороться с происходящим в поселке, и поэтому просто бросила его, фактически предоставив жителям Ямы разгребаться с собственными проблемами самим. И это не могло не вызывать неприязни со стороны местных.

Когда мама и Катя добрались до дома, там никого не было. Отец все еще был на работе, а Валя наверняка побежала к Сергею — часы показывали седьмой час вечера, а значит, Сергей уже должен был вернуться с автобазы.

Перекусив, Катя отправилась на огород. Она принялась поливать грядки и, стоя с шлангом, из которого слабая журчащая струя воды сочилась на выкопанные вдоль картофельных кустиков взрыхленные дорожки земли, смотрела на соседний двор. Сегодня там было пусто. И вчера тоже никто не показывался. Буйные соседи с наколками, поселившиеся по соседству месяц назад, куда-то пропали. Возможно, Валя даже была права, когда шептала сестре, что к ним из города приезжали какие-то бандиты на самом настоящем джипе, после чего любители ночных пьянок спешно собрали вещи и исчезли в неизвестном направлении.

Во дворе раздался шум и голоса. Выглянув с огорода, Катя увидела папу и четверых мужчин с ним. Сначала она испугалась — бандиты?! — но затем узнала в одном из визитеров соседа по фамилии Зиновьев, а в другом мужика из соседнего квартала, работавшего, кажется, вместе с папой.

Торопливо закончив с поливкой огорода, Катя шмыгнула в дом. Взрослые сидели в продуваемой сквозняками, а оттого не такой душной, как остальная часть дома, летней кухне. Они расселись за столом, на котором стояли канистра с пивом и наполненные стаканы. Мама не мешала мужским посиделкам — она села в комнате, перед стоявшем в углу, у окна, стареньким телевизором, и принялась смотреть какую-то передачу про советских артистов. Катя сделала вид, что пошла в их с Валей комнату, но удержаться не могла. Привычно прокралась к двери в летнюю кухню и навострила уши, вслушиваясь в голоса.

— Семеныч ходил в райисполком… Встречался с какой-то райкомовской шишкой. Объяснял ему на пальцах, что это дорога вообще в никуда. Чтобы у нас тут был порядок, нужно, чтобы к Замаячному относились, как к обычному городскому району, а не как к дыре.

— И чего шишка сказала?

— Чего… Райкомовская тварь заявила, что в Замаячном, видите ли, незаконно построенный жилой фонд. Что-то вроде того. И в их документах, мол, ничего не проходит и не числится. Для них же главное — бумажка.

— Без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек. Козлы…

Подключился папа:

— Я с ментами говорил. Говорю им: «Так нельзя». Да, это беспредел, что мента убили. Но у нас девчонок убивают! Они вообще ни в чем не виноваты. Им жить и жить, замуж выходить, детей рожать… Нужен, говорю, порядок. А какой будет порядок, если менты наскоком забегают? Здесь по-хорошему пост постоянный нужен. Или опорный пункт с участковым. А то и отделение небольшое, дополнительное. Не, ну раз у нас, как они говорят, сложная обстановка — так делайте что-нибудь, вашу мать! Правильно или нет?

Мужики вразнобой загудели, что правильно и что менты — козлы.

— Менты тоже люди подневольные, — отметил кто-то из гостей. — И тоже со своими проблемами. У меня, вон, армейский товарищ в мусарне работает. Говорит, вообще у них дело швах. Денег мало, оборудования мало, форму даже не выдают — старую донашивай.

— Все разваливается, — вздохнул папа. — Везде и все. Как дальше жить? На вилах их, что ли, выносить? Так посадят. Или валить куда-нибудь? А куда валить-то? Некуда валить. Куда не плюнь — везде хреново.

— Вся страна в говне. Зато перестройка, твою мать. Этих перестроителей вешать надо на столбах за то, что страну развалили. Эх, да что говорить-то… Данилыч, наливай.

Зажурчало пиво. Закрякали, глотая пенный напиток, голоса. Зачиркали спички, и из летней кухни потянул запах папирос.

— Еще одну девчонку убили, — мрачным голосом сказал папа. — Три дня назад. Ее нашли на тропинке между третьим и четвертым кварталом. За гаражом Литвиновых. Там твари, которые рядом с Литвиновыми поселились, помойку устроили. Мусор тупо выкидывают за гараж, и все. А за руку их никто поймать не может. Свиньи, мать их… Девчонку задушили собственным лифчиком. И глаза, как всегда…

— Б… дь, — выдохнул один из гостей. — Пятая ведь девчонка уже.

— Если это все. Нам же никто не рассказывает ничего. А Яма большая. Народ новый появился. Так что может и больше. Пять — это только те, про которых мы знаем.

Зиновьев заскрипел зубами:

— Поймать бы паскуду, да яйца оторвать. И глаза так же вырезать суке, как он с девчонками поступает. А потом в помойку выбросить его, как собаку.