— Честной Отец! — промолвил Павел, услышав свой собственный голос как бы со стороны. — О тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Благослови меня и весь дом мой, дабы твое благословение было нам во благо. Скажи, что зришь ты прозорливыми своими очами о роде моем во мгле веков и о державе Российской? Назови поименно преемников моих на престоле Российском, предреки и их судьбу.

— Было мне в молитве откровение о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще — жидовском, — вновь тихо произнес монах.

— Как? — нахмурился Павел. Не смог сдержать кольнувшего гнева: — Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему вовеки! Путаешь ты, черноризец…

— Нет, — кротко и печально ответил Авель. — Но о том не скорби: и татары где, и поляки? И с игом жидовским то же будет. Христоубийцы понесут свое.

Император задумался, прошелся по начищенному до блеска паркету, поскрипывая сапогами бутылочками.

— Что ждет преемника моего, цесаревича Александра? — наконец спросил он.

— Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы и праведным будет в очах Божиих.

Говорит как по писаному, — подумал император и задал следующий вопрос:

— А кто наследует Александру?

— Сын твой Николай…

— Как? У Александра не будет сына? Тогда цесаревич Константин, а не Николай, по моему закону о престолонаследии, который хочу закрепить первым делом моим.

— Константин царствовать не станет, не восхочет, памятуя судьбу твою… Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения держава Российская обратится.

— После Николая на престоле кто будет?

— Внук твой, Александр II, царем-освободителем преднареченный. Твой замысел исполнит — крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Но не простят жиды ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью дарственной, умрет в красных сапогах.

— Почему в красных?

— Оторвут их бомбою, раскрошат.

— Тогда-то и начнется тобою реченное иго жидовское?

— Нет еще.

Император продолжал ходить, потому что не мог стоять на одном месте, внутри все дрожало и клокотало. А монах, напротив, был почти неподвижен, только голову поворачивал вслед за вышагивающим перед ним Павлом.

— А когда же? Кто наследует внуку?

— Другой Александр, сын его, царь-миротворец. Славно будет его царствование. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет.

— Кому передаст царство?

— Николаю II — святому царю, Иову многострадальному подобному. Претерпит самые ужасные испытания, на венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая… По воздуху люди как птицы летать будут, под водою, как рыбы плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет трон царский, кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская…

Тут Авель вдруг сам не выдержал и зарыдал, размазывая кулачком по лицу слезы. Но речь свою не унимал:

— А потом будет Жид скорпионом бичевать землю Русскую, грабить святыни ее, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от святого царя. О нем свидетельствует Писание. Псалмы девятнадцатый, двадцатый, девяностый открыли мне всю судьбу его.

И Авель, утерев окончательно слезы, нараспев заголосил:

— Ныне познах, яко спасе Господь Христа Своего, услышит Его с Небесе Святаго Своего, в силах спасение десницы Его… Велия слава его спасением Твоим, славу и велелепие возложиши на него… С ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое… Живый в помощи Вышняго, Возсядет Он на Престоле Славы. А брат Его царственный — сей есть тот, о котором открыто Пророку Даниилу: И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего… Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный…

Монах, на которого падали закатные лучи кроваво-красного солнца, еще долго говорил-голосил, а в глазах его горел пророческий огонь неземной, нездешной силы.

Взгляд императора Павла был устремлен вдаль, туда, где над верхушками деревьев висела свинцовая пелена, пока далекая, но страшно и неумолимо надвигающаяся, сквозь которую просматривалось и открывалось грядущее, как в Книге судеб…

1

Часа через два я вышел из квартиры. Намерения мои насчет Хабаровска и супружеского счастья с китаянской мадам Баттерфляй изменились. Теперь я решил никуда не ехать, это было бы действительно бессмысленно. Не столько даже из-за очкарика с улыбкой и стоящих за ним структур, сколько из-за самого себя. Ведь убежать от человека по имени Александр Анатольевич Тризников мне было бы куда труднее. Я много передумал за то время, пока находился в квартире. И понял, что мне в любом случае надо быть рядом с Алексеем. Потому что это как громоотвод, когда идет гроза. А там видно будет.

Едва я очутился на улице, как попал под проливной дождь. Жесткие и колючие струи воды хлестали меня наотмашь, будто небесной плетью. А потом действительно разразилась самая настоящая гроза: с гулким артиллерийским громом и сверкающим фейерверком молний. То ли уже салют, то ли еще последнее решающее сражение. Война никогда не затихает, а победы и поражения неизменно меняются местами. Мира в мире нет и не будет, от начала веков. Меня постоянно раздражала эта глупая бабья фраза: Лишь бы не было войны. Так могут говорить лишь трусы, подлецы, придурки, которые готовы всегда бросить оружие и сдать. Неужели эти слепцы не видят, что творится вокруг? Нет, дамы и господа, именно и непременно война, священная и ежечасная, жестокая и беспощадная, потому что иначе нельзя. Иначе — близкая энтропия и апостасия, танатос — смерть, гибель и конец всему. Всему человеческому роду. Собирайтесь-ка на войну, последние люди, против апостатов и энтропиек, как сказал бы мой друг Алексей. Друг? Невольно я подумал о нем именно так. Что ж, лучше иметь в друзьях его, чем Олега Олеговича.

Я поднял воротник куртки и поспешил к автобусной остановке. К груди прижимал кастрюлю с геранью. Решил перебазировать ее в общежитие колледжа. Здесь на нее оказывают слишком негативное влияние. Вредят нормальному фитопроцессу, особенно всякие ублюдки в очках. Вообще-то, может быть, это и не герань вовсе, а девятисил или тысячелистник, я плохо разбираюсь в лекарственных растениях. Но вот нравится мне называть ее геранью и кому какое до этого дело? Называй как хочешь, главное, это сейчас единственное мне близкое существо. А поскольку растения Господь сотворил прежде, чем человека, — то даже старшая моя сестра.