Я долго не звонил ей, хотел забыть, но потом все-таки не выдержал и набрал:

– Привет, Андже.

– Привет. Кто это?

– Таме.

– А, это ты…

– Да… Все о тебе думаю… Как ты?

– Нормально.

– Я рад. А где ты? Совсем тебя не видно.

– М-м-м, я на речке загораю… в бикини.

У меня пересохло во рту, а в груди сделалось тесно.

– Андже, можно прийти к тебе?

– Знаешь что?

– Что?

– Перестань разговаривать со мной по телефону!

– А так, без трубки если?

Но Андже уже выключила свой мобильный.

После моста мы шли крадучись и остановились передохнуть на улице Тельмана.

Когда-то здесь жили евреи, и все дефицитное можно было купить у них. Светловолосый Моше, любитель рока и торговец аудиокассетами, был моим приятелем и одним из первых кооператоров конца восьмидесятых. На Богири у него была железная будка с надписью «Звукозапись». Низенький некрасивый Моше был удачлив не только в бизнесе, он женился на красавице-осетинке и вскоре после этого купил дом в центре города. В то время я частенько приходил к нему. В тесной будке мы восторгались тяжелым роком и ругали легкомысленную попсу. Первая волна войны в девяносто первом смыла евреев из Цхинвала. Жена Моше погибла при одном из обстрелов, но вдовец не торопился уезжать.

Как-то летом я навестил его. Он жаловался, что все-таки вынужден уехать.

– Что делать? – говорил он, расхаживая по пустой комнате. – С грузинами понятно, мать их, но кто защитит меня от мародеров?

Он повел меня в другую комнату, где были сложены вещи. Ловко, как фокусник, извлек из картонной коробки двухкассетный магнитофон.

– Я оставлю тебе «Шарп», – предложил он, – если поможешь сохранить остальное.

– Хорошо, – согласился я.

– Вы все пожалеете об этом! – выкрикнул Моше.

– Ты о чем?

– Да так… Забудь. Я дам тебе еще коробку кассет и туфли из натуральной кожи.

Два дня я с обрезом охранял добро еврея. На третий с согласия Моше пошел домой. Вечером вернулся и постучал в дверь. Она не открывалась. Не желая верить своей догадке, стал барабанить. Из окна соседнего дома выглянула женщина и спросила, не Моше ли я ищу.

– Вот именно, – ответил я.

– Он уехал еще днем.

– Не понимаю…

– Чего тут непонятного? Загрузил свои вещи в грузовик и уехал.

– Он ничего не оставил? – спросил я, чуть не плача.

– Ничего, – подтвердила соседка.

– Твою мать, – сказал я, не веря собственным ушам…

– Твою мать, – сказал я семнадцать лет спустя, глядя на руины и не веря своим глазам. – Неужели грузины ничего не оставили от города?

Я подошел к желтым воротам обескровленного дома.

Железная дверь была открыта. Знал и чувствовал: внутри никого, но все же крикнул:

– Темо, ты дома?!

В ответ чирикнул воробей и вспорхнул с инжира.

– Там кто-то есть! – крикнул один из моих спутников и вскинул гранатомет на плечо, целясь в здание бывшего Облпотребсоюза, вернее, в то, что от него осталось. Длинные худые ноги юнца, одетого в натовскую форму, тряслись. Он был весь мокрый от пота и, казалось, сейчас растворится в жаре. Парень был из Владика, как и эти трое добровольцев, ждущих от меня чуда. Но я не волшебник, вашу мать, хоть и выжил после стольких войн. Какого хрена вы приехали сюда? Кому нужно ваше геройство? Мы пушечное мясо, понятно? Молитесь, молитесь, чтоб умереть мгновенно, без мучений. А ради чего? Кто-нибудь может объяснить?!

Еще вчера я мог драпануть во Владик, но вместо этого рано утром, как резервист Пятого батальона, пошел на базу получать оружие. Только расписался за автомат, и началось. Вернее сказать, закончилось. Наши, не выдержав обстрела и натиска грузинских танков, оставили высоты и стали стекаться вниз, как ручейки весной, превратившись в одну большую смрадную лужу. Но страх прорвал плотину, и мы отхлынули назад, в сторону старого моста. Все, у кого было оружие, собрались в парке у разрушенного здания школы бокса. Женщины и дети набились в подвал военкомата. Связь прервалась, и мы, потерянные, слушали, как бомбят город по ту сторону Лиахвы. Какой-то урод предложил организовать круговую оборону и стоять насмерть. Мать твою, красивые слова! Сам-то в них веришь, ублюдок? Когда тебя разнесет в клочья, я разыщу кусок твоей испитой морды и суну в собачье дерьмо – если, конечно, не лягу прежде тебя.

Но до того хотелось бы увидеть брата. Может, он успел выехать? Вряд ли. Последняя эсэмэска от него пришла прошлой ночью, когда на Цхинвал обрушился град огня, и мать умоляла: «Позвони, узнай, что с ним». Но я не смог дозвониться – только теперь оценил «удобство» и «качество» сраной связи. Тогда мать вылезла из-под кровати, куда забилась в страхе, и, проклиная отца, не сумевшего вырыть подвал, когда строил дом, начала одеваться: «Я пойду в город. Пусть в меня попадет «Град»…» Насилу успокоил старуху, пообещав, как только закончится обстрел, разыскать ее младшего сына.

Грузины бомбили город всю ночь и все утро и перестали лишь час назад. Но радость наша была недолгой. С той стороны приполз ополченец и сообщил: «Все кончено. Я был в центре. На площади грузинские танки. Еле ушел от них».

Не поверить было невозможно, и, проглотив пол-листа транквилизаторов, я стал уговаривать ребят, бывших со мной на прошлой войне, сделать вылазку в город и самим узнать, что там творится. Они вроде бы соглашались, но потом растворялись в зеленой массе ополченцев. Храбрые за столом, а на деле дерьмо. Да пошли вы!

Вызвались совсем не те, на кого рассчитывал. Их было четверо: два автоматчика, пулеметчик и гранатометчик с одним выстрелом. Чтобы внушить камуфляжной шпане уважение, я первым пересек простреливаемый с кладбища деревянный мост. Шел не спеша над шумевшим водопадом и смотрел на радугу в водной пыли. Говорят, если перешагнуть через нее, исполнится любое желание. Хочу остаться в живых! Вода подо мной была почти изумрудной. Если б не грузины, я бы сейчас загорал на горячих камнях и смотрел на попки купальщиц… Боже, ослепи тех, кто хочет продырявить мне спину! Оказавшись на другом берегу, я взял под прицел холм над городом, где покоились останки цхинвальцев, и дождался четвертого, с пулеметом. Он был коренастый, с кривыми ногами и чем-то напоминал бычка. Такой в рукопашной схватке забодал бы не меньше дюжины врагов.

Сейчас все они, кроме перепуганного гранатометчика, стоявшего рядом, прятались за сожженной «газелью» и оглядывались на меня. Я прислонил автомат к воротам и, сняв очки, протер вспотевшие линзы рукавом маскхалата. Снова нацепил их, поправил на плечах лямки десантного ранца с боеприпасами, взял пукалку. «Калаши» против авиации, «Града» и танков. Смешно, не правда ли?