— Ну, а теперь вы…

Душинцев так и стоял с кишками, с которых капала кровь.

— Кому смерть наслали?

Жрец Диониса был напуган сверх меры, не зная, как себя вести.

— Это шутка… Так, репетиция домашнего спектакля… А вы что подумали?

— За мучения несчастного животного вам полагается до трех месяцев исправительных работ, с каторжниками, ворами и убийцами, — Ванзаров говорил медленно, не отводя взгляда.

Душинцев дрогнул и выронил кровавое месиво.

— Я, право, не знаю…

Ванзаров приблизился к нему.

— Но я могу дать вам шанс избежать наказания…

В глазах балетного педагога показались слезы, он был готов на все, только бы не иметь дело с уголовным миром.

— Господин полицмейстер, прошу составить протокол на задержанных, — громко сказал Ванзаров, подхватывая балетного педагога под локоток.

— Будет сделано, господин Ванзаров!

Душинцев был отведен в тихий угол сада. Он держал окровавленные руки перед собой. Как будто они ему не принадлежали.

— Вы желали смерти Надире Вольцевой, — резким жестом Ванзаров отмел попытку возражений. — Для этого у вас были основания. Впрочем, как у вашего соседа и Мамаевой.

— Но это…

— Не будем тратить время на запирательства. У вас есть возможность встретить утреннюю зарю в тюремной камере.

Жрец окончательно сник.

— Что вы от меня хотите? — проговорил он.

— Только правду.

— Да какую же правду…

— Третьего дня вы увидели здесь Надиру Вольцеву.

— Откуда вы… — проговорил Душинцев.

— Иначе не устроили бы этот балаган. От кого она выходила?

— От сестры…

— В котором часу?

— Было уже темно, после девяти вечера.

— Как вы узнали ее?

— По походке, — ответил Душинцев. — Хоть она была в черном капюшоне, в накидке и старательно делала вид, что хромает, но педагог всегда узнает ученицу под любой маской.

— Что было дальше?

— Совершенно ничего. Она ушла, и больше я ее не видел.

— Рассказали новость Руковскому и Мамаевой по-соседски?

Душинцев тягостно вздохнул.

— Прямо не мог носить в себе… Руковский в тот же вечер побежал ее искать. Утром сказал, что не нашел. А Мамаева… Это она ритуал предложила провести.

— Почему среди адептов не было Гейнца? Не позвали?

— Людвиг Янович брезгует подобными развлечениями. Слишком сух и правилен.

— Не жалко котика? — спросил Ванзаров.

— Что, простите?

— У вас руки в невинной крови. Такую жертву Дионис не принимает, вы плохо изучали источники.

— Самому мерзко, — сказал Душинцев, отставляя от себя кровавые пальцы. — Что со мной теперь будет, господин Ванзаров?

— Отправляйтесь к полицмейстеру, дайте показания. А там видно будет…

— О, конечно…

— Похороните несчастное животное у себя в саду. Проверю лично…

Ванзаров бросил маску, которую до сих пор вертел в руках, и ушел в темноту сада.

Маски были сброшены. И маска ему больше не требовалась.

Кажется, вот только ощутил мягкую спинку диванчика. И сразу очнулся. Вместо полицейского дома Павловска в сизой тьме виднелось могучее тело Царскосельского вокзала столицы. Время сжалось в точку. Ванзаров провалился в эту точку. Извозчик на козлах нетерпеливо бурчал и покашливал. Хотя ему-то торопиться некуда. Всяко до утра заночует у вокзала. Чтобы не пустым возвращаться. Вдруг кто из утренних пассажиров изволит прокатиться до Павловска с ветерком. Ванзаров сунул ему мелочи, сколько нашлось в кармане, и пожелал доброй ночи.

Привокзальная площадь была пустынна. Фонари более украшали, чем разгоняли мрак. Одинокая фигура городового маячила невдалеке. Ванзаров пошел мимо, приветливо помахал. Городовой узнал неурочного прохожего, заулыбался и отдал честь.

Вместо того чтобы свернуть налево к мосту, короткой дорогой к дому, Ванзаров двинулся по Загородному проспекту. От усталости не осталось и следа, заснуть нечего было и думать. Ему взбрела шальная мысль: прогуляться. Что было крайне эксцентрично. Гулять в Петербурге ночами, хоть белыми, хоть черными, мало кому пришло бы в голову. Делать в такой час на улицах нечего. Разве только крайняя нужда выгонит. Даже воровской мир предпочитает отложить промысел до утра. Только городовые вышагивают на своих постах. Фигура одинокого прохожего привлекала их внимание. Ванзарова узнавали, здоровались и предлагали помощь. Забота была приятна, но совершенно некстати. Ему нужно было уединение, чтобы разобраться с множеством логических цепочек, запутанных клубком. Но полицейский надзор не отпускал. Через квартал возникал новый городовой, которому надо было уделить внимание. Не оставалось ничего другого, как ускорить шаг и добраться до Офицерской улицы.

…Стопка бумаг наконец растаяла. Кунцевич взглянул на часы и обнаружил, что перевалило далеко за одиннадцать. Работа была сделана, но завтра из канцелярии принесут новую стопку. И так без конца. Кунцевич с тоской подумал, что жизнь чиновника сыска — сплошная скука. И нет ей конца. Он еще выбирал между тем, чтобы пойти домой, где было пусто и голодно по причине отъезда жены к родителям в Вильно, или остаться спать тут, на столе.

Дверь приемной части распахнулась столь резко, будто ее ударили ногой, и на пороге появился взъерошенный Ванзаров. Лицо его было усталым и непривычно мрачным.

— Мечислав Николаевич, вы-то что тут делаете? — спросил он, направляясь к столу.

— Отдавал долги канцелярской рутине, — ответил Кунцевич.

Ванзаров никак не отреагировал. Кунцевич догадался, что мысли Ванзарова были где-то далеко. Он принялся что-то быстро писать.

— К вам тут приходили, искали вас…

— Да-да, конечно, — не слушая, ответил Ванзаров.

— Какой-то доктор, сказал, что найдет вас в Павловске.

Ванзаров закончил, сложил записку вдвое и протянул Кунцевичу.

— Дело важное: надо разыскать фотографии бывшего доктора, служившего в Мариинской больнице, фамилия Горжевский…

— Завтра поищем, — кивнул Кунцевич.

— Мечислав Николаевич, вас утруждать совестно. Не затруднит передать нарочному, чтобы доставили Курочкину?

Кунцевич обещал организовать корреспонденцию.

— На словах передайте: выполнить как угодно, пусть землю носом роет.

— Передам, непременно… — Кунцевича аж подмывало взяться за это дело самому.