Напротив Порто Эсперанса, на реке Парагвай, на границе с Боливией находится Корумба. Этот город, который мог бы описать Жюль Верн, расположен на вершине известняковой отвесной скалы, нависающей над рекой. У пристани среди пирог пришвартована пара маленьких колесных пароходов, с двумя ярусами кают на невысоком корпусе и прохудившейся трубой. От пристани в гору поднимается дорога. Прежде всего замечаешь здания, размеры которых явно не соответствуют всему окружающему, – таможня и арсенал. Они напоминают о том времени, когда река Парагвай служила ненадежной границей между государствами, недавно получившими независимость и готовыми к новым свершениям и когда речной путь способствовал интенсивной торговле между Рио-де-ла-Плата и внутренней частью страны.

Достигнув вершины скалы, дорога следует вдоль кряжа на протяжении приблизительно двухсот метров; потом сворачивает направо и входит в город – длинная улица, окруженная низкими домами с плоскими крышами, выкрашенными в белый или бежевый цвета. Улица ведет к заросшей травой четырехугольной площади с яркими оранжево-зелеными деревьями фламбойян. За площадью до самых холмов на горизонте простирается каменистая равнина.

Единственная гостиница в городе всегда переполнена. Некоторые жители сдают комнаты на первых этажах, где стоит тяжелый болотный дух, и кошмары, почти неотличимые от реальности, превращают спящего в своего рода христианского мученика, брошенного в душную яму на съедение клопам. Что касается пищи, она отвратительна: здешняя почва, неплодородная или неумело разрабатываемая, не способна прокормить две-три тысячи жителей, составляющих население Корумбы, включая путешественников. Совершенно непостижимо, как этому городу на фоне плоского и пустынного пейзажа, словно бурая губка, нависшему над рекой, удается производить впечатление той живости, которой, век тому назад, отличались первые города Калифорнии или Дальнего Запада. По вечерам все население собирается на краю обрыва. Девушки группами по двое или трое прохаживаются, шушукаясь, перед молчаливыми юношами, сидящими на балюстраде, свесив ноги. Можно подумать, что наблюдаешь обряд. Что может быть причудливее, чем эта торжественная церемония смотрин, которая происходит при мерцающем электрическом свете, на краю болота протяженностью в пятьсот километров, где, иногда приближаясь к самым воротам города, бродят страусы и ползают боа.

Корумба находится в четырехстах километрах по прямой от Куябы. Я имел возможность наблюдать развитие авиационного сообщения между двумя этими городами, начиная с маленьких четырехместных самолетов, которые, натужно гудя, преодолевали расстояние за два или три часа, до «юнкерсов» на двенадцать мест в 1938–1939 годах. Однако в 1935 году в Корумбу можно было попасть только по воде, и четыре сотни километров были удвоены речными излучинами. В сезон дождей на дорогу уходила неделя, и иногда три недели в сухой сезон, когда судно садилось на мель, несмотря на малую осадку; тратились целые дни на то, чтобы стащить его при помощи троса, привязанного к какому-нибудь крепкому стволу на берегу, который натягивал неистово работающий двигатель. В офисе навигационной компании висел рекламный плакат, полный соблазнительных обещаний. Я привожу его текст слово в слово, соблюдая стиль и типографское расположение. Незачем говорить, что обещания мало соответствовали действительности.

Действительность мало соответствовала обещаниям, но путешествие было очаровательным. Пассажиров совсем немного: группа скотоводов, которая направлялась к своим стадам; несколько заезжих ливанских коммерсантов; военные из гарнизона или провинциальные чиновники. Едва поднявшись на борт, вся эта публика, как на пляже, облачилась в полосатые пижамы (исключительно из модного шелка, ведь речь идет об истинных денди), едва прикрывающие волосатые тела, и тапочки. Дважды в день садились за стол с неизменным меню, включающим на выбор три гарнира – рис, черную фасоль, поджаренную толченую маниоку – к мясному блюду из свежей или вяленой говядины. Это называлось фейжоада, от «feijro» (фасоль). Критические замечания моих попутчиков, которыми они приправляли эту простую пищу, определялись их аппетитом. После каждой трапезы фейжоада объявлялась в один день «muito boa», а в другой «muito ruim», то есть «объедением» или «отравой»; еще одно выражение служило для оценки десерта, состоящего из сливочного сыра и мармелада, который едят с кончика ножа: он был или не был «bern doce», «достаточно сладким».

Приблизительно через каждые тридцать километров корабль делал остановку, чтобы набрать дров, а порой останавливался на два или три часа, пока служащий заарканивал на лугу корову, перерезал ей горло и с помощью экипажа сдирал шкуру; затем тушу поднимали на борт, обеспечивая нас свежим мясом на несколько дней.

Остаток времени корабль тихо скользил вдоль узких рукавов; это называется «преодолевать» эстиройш, то есть проезжать один за другим отрезки реки, заключенные между двумя ее излучинами, так что за их поворотами реки не увидеть. Эти эстиройш скрываются иногда за столькими излучинами, так что вечером мы оказывались едва ли в нескольких метрах от места, где были утром. Часто корабль шел, почти касаясь ветвей затопленного леса, который растет вдоль берега; шум мотора будоражил пестрый мир птиц – летящий ара в голубых, красных и золотых переливах; ныряющие бакланы, чья подвижная шея напоминает воздушного змея; самки и самцы попугаев, которые наполняют воздух звуками, достаточно похожими на голос, чтобы назвать их нечеловеческими. Разворачиваясь прямо перед глазами, это монотонное зрелище завладевает вниманием и вызывает что-то вроде оцепенения. Гораздо реже пассажирам удается наблюдать другие сцены: пара оленей или тапиров переправляются вплавь; cascavel – гремучая змея, или giboya – боа – извивается на поверхности воды, или кишащая стая jacarés, безобидных крокодилов, убивать которых выстрелами в глаз из карабина нам очень быстро наскучило. Ловля пираний – более интересное развлечение. Кое-где вдоль реки встречаются большие сушильни для мяса саладеро, напоминающие виселицы: среди костей, которые устилают землю, колышутся на параллельно расположенных перекладинах фиолетовые шматки, над которыми кружат темные силуэты грифов. Река на сотни метров ниже скотобойни покраснела от крови. Достаточно бросить удочку, чтобы стая пираний, опьяневших от крови, бросилась на голый рыболовный крючок, не успеваешь закидывать, как болтается уже на леске золотым ромбом. Рыбаку следует очень осторожно снимать с крючка свою добычу: один укус оставит его без пальца.