Закон отряда соблюдается столь неукоснительно, что в Лаже-аду или Пошореу, центрах старательской добычи, в ресторане часто можно увидеть оставленный без присмотра стол, усыпанный алмазами. Каждый камень, только что найденный, владелец безошибочно идентифицирует по форме, размеру и цвету. Сопровождающие находку сильные переживания сохраняют каждую деталь настолько точно, что спустя годы нашедший легко вспоминает вид стоящего камня. «Когда я рассматривал его, – рассказывает мне один из моих гостей, – мне казалось, что мадонна уронила слезу в мою ладонь…» Но не все камни настолько чисты: часто их находят в породе и невозможно разгадать с первого раза их ценность. Доверенный скупщик объявляет свою цену (это называется «взвесить» алмаз), и обязанные ему продать найденное старатели вынуждены принять его предложение. Итолько когда в дело вступает гранильщик, становится ясным истинный исход сделки.

Я спросил, попадаются ли мошенники; да, но ничем хорошим это для них не заканчивается. Старатель, предложивший алмаз другому покупателю без ведома начальника отряда, «погорит» (станет quiemado): то есть покупатель предложит за него смехотворную цену, которая будет систематически понижаться с каждой последующей попыткой. Случалось, непорядочные старатели умирали от голода с полными руками алмазов.

Можно смошенничать и после закупки. Сириец Фоззи, кажется, обогатился, приобретая нечистые алмазы по низкой цене, которые он нагревал на примусе, перед тем как окунуть их в краситель; этот процесс дает желтому камню более приятный внешний оттенок, их называли pintado, крашеный алмаз.

Практиковался и другой вид мошенничества, но на более высоком уровне, при экспорте, чтобы избежать уплаты пошлин бразильскому государству. Я знал в Куябе и Кампу-Гранди профессиональных перевозчиков, называемых capangueiros, что означает «головорез». Они тоже могли немало порассказать, например, как прятали алмазы в пачках из-под сигарет, и когда полиция задерживала их, небрежно бросали пачки в кусты, словно они были пустые, чтобы затем, оказавшись на свободе, отправиться на их поиски.

В этот вечер вокруг нашего лагерного костра разговор касался будничных эпизодов, которые постоянно случались с нашими гостями. Я не упускал возможности послушать выразительный язык сертана, в котором вместо нашего безличного местоимения используют чрезвычайно разнообразный набор слов: o homem – человек, o camarada – товарищ, o collega – коллега; o negro – негр, o tal – такой, o fulano – парень и так далее. Для искателя алмазов считалось плохой приметой, если в лоток попадало золото; его следовало тотчас же выбросить обратно в воду; того, кто сохранит золото, ждут бесплодные недели. Бывает, что, когда голыми руками разгребают гравий, получают рану от удара хвостом ядовитого ската. Такие раны трудно залечить. Нужно найти женщину, которая согласится раздеться и помочиться в рану. Так как в гаримпо нет никого, кроме местных проституток, это примитивное лечение чаще всего приводит к заражению сифилисом.

Этих женщин привлекают сюда рассказы о сказочных удачах. Внезапно разбогатевший старатель, заложник своего преступного прошлого, вынужден все тратить на месте. Этим и объясняется появление здесь грузовиков с ненужными тут товарами. Если только они добираются до гаримпо, то весь груз будет продан за любую цену, и не столько из нужды, сколько из хвастовства. Однажды утром, перед тем как снова отправиться в путь, я пошел к хижине одного старателя, на берегу реки, где было полно комаров и других насекомых. Надев на голову старый водолазный шлем, он уже скоблил дно. Интерьер хижины был таким же убогим и гнетущим, как и местность; но его жена с гордостью показала мне двенадцать костюмов своего мужа и свои шелковые платья, прогрызенные термитами.

Ночь прошла за пением и беседой. Каждому гостю предлагалось «представить номер», заимствованный на каком-то вечере в кафешантане – воспоминания о минувшем времени. Я снова нашел аналогию с путешествием в Индию, в связи с воспоминанием о банкетах мелких чиновников. Здесь, как и там, представляли скетчи, или еще то, что в Индии называют «пародиями», то есть имитации: стук пишущей машинки, треск застрявшего мотоцикла, затем – необычайный контраст – шум, напоминающий «танец фей», предшествующий звонкому изображению лошади, скачущей галопом. И заключали все «гримасы».

С того вечера со старателями я сохранил в моей записной книжке отрывок грустной народной песни в традиционном стиле. Речь идет о солдате, недовольном пищей, который пишет жалобу своему капралу; тот передает ее сержанту, и процесс повторяется на каждом следующем уровне: лейтенант, капитан, майор, полковник, генерал, император. Последнему не остается ничего, кроме как обратиться к Иисусу Христу, который, вместо того, чтобы передать жалобу Всевышнему, «берет в руку перо и отправляет всех в ад». Вот этот маленький образец поэзии сертана:

Однако настоящего веселья там не было. С давних пор уже алмазоносная порода истощилась. Регион был заражен малярией, лейшманиозом и анкилостомозом. Несколько лет назад появилась лесная желтая лихорадка. От силы два-три грузовика в месяц отправлялись теперь в путь, против четырех в неделю раньше.

Дорога, по которой мы собирались ехать, была заброшена с тех пор, как лесные пожары уничтожили мосты. Ни один грузовик не проехал там за три года. Нам ничего не могли сказать о ее состоянии; но если мы доберемся до Сан-Лоренсу, там нам помогут. В большом гаримпо на берегу реки мы сможем найти все необходимое: питание, людей и пироги, чтобы добраться до деревень бороро на берегу Риу-Вермелью, притока Сан-Лоренсу.

Как мы прошли, я не знаю, путешествие остается в моей памяти как смутный кошмар: бесконечные остановки, чтобы преодолеть многометровые препятствия, погрузка и разгрузка, участки пути, где мы были так изнурены перетаскиванием настила перед грузовиком, чтобы ему удавалось продвигаться вперед, что засыпали прямо на земле. А среди ночи нас будил гул, шедший из-под земли: это были термиты, которые поднимались на штурм нашей одежды и которые уже покрывали копошащейся пеленой внешнюю сторону прорезиненных накидок, служивших и защитой от дождя и подстилками. Наконец однажды утром наш грузовик начал спускаться к Сан-Лоренсу, который угадывался в густом тумане лощины. Чувствуя себя героями, мы объявляли о своем прибытии длинными гудками. Однако никто, ни один ребенок не вышел нам навстречу. Мы выходим на берег между четырьмя или пятью безмолвными лачугами. Никого. Все было необитаемым, и беглый осмотр убедил нас, что поселок покинут.