— А что, если «хорошие» молчат про «плохих» всего лишь из-за ложно понимаемого чувства товарищества? — высказала тогда предположение Ольга. — Не допускаешь такой вариант?

— Допускаю. Но тогда они опять же — странные какие-то ребята. Хоть убей, не понимаю, почему здоровое большинство не в силах создать атмосферу нетерпимости по отношению к нездоровому меньшинству? Почему никто даже не пытается «выдавливать» негодяев из органов? Не путем подковерных игр и закулисных интриг, а опираясь исключительно на здравый смысл. В целях собственной же безопасности и сохранения целостности системы.

— Значит, в нашем случае ты ставишь целью выдавить из «гоблинов» Наташу, в которой ты с некоторых пор разочаровался?

— Нет. Я хочу всего лишь для начала разобраться. К слову, разочаровывать могут только те, на кого ты надеешься и кому доверяешь. Так вот, я хочу понять, кому в нашем подразделении я могу доверять. Здесь, — Андрей взял небольшую паузу, внимательно посмотрел на Ольгу и добавил тихо: — Здесь, помимо тебя и Гришки, разумеется…

…Надька припозднилась на десять минут и появилась ровно в тот момент, когда Ольга опустошила одну кофейную чашку и принялась за другую. А все потому, что гарантированная рекламным слоганом «стопроцентная бодрость» обозначать себя почему-то не спешила: спать по-прежнему хотелось безумно.

Сначала подруги говорили о каких-то милых пустяках, о всякой ерунде, по-бабски сплетничали, пока, наконец, Вылегжанина между делом не упомянула о главном:

— …Прикинь, а у нас тут вчера вечером в зале один эпилептик чуть кони не двинул.

— Это как? — насторожилась Ольга.

— Говорят, сидел себе спокойненько, вроде нормально всё было. А потом подошел к аппарату, водички попил и — ка-ак грохнется на спину! И всё, в полном ауте: только пена изо рта. В общем, жуть! Слава богу, вчера не моя смена. Я бы от такого зрелища сама в обморок рухнула!

— На самом деле, ничего выдающегося в этом нет, — равнодушно пожала плечами Прилепина. — Эпилепсия, она же падучая, — весьма распространенное неврологическое заболевание.

— Странно, что этого парня с такой болезнью вообще на работу в охранники взяли.

— А что, этот, который грохнулся, он охранник?

— Ага. Телохранитель Анзори Гурцелая. Знаешь такого?

— Что-то такое слышала.

— Самый натуральный бандит, — понизив голос, сказал Вылегжанина. — Зараза такая!

— А почему зараза?

— Да каждый раз одно и то же: минут двадцать занимается, а потом по часу со своими девками в сауне трахается. А нам после них убирай… Думаешь, приятно? Еще какой-нибудь ВИЧ (тьфу-тьфу-тьфу) или гонорею подцепишь.

— Так гнали бы их взашей!

— Да ты что?! Гурцелая у нас по разряду ВИПов проходит.

— И много у вас здесь таких? ВИПов, с саунами?

— Под два десятка наберется… Кстати, подруга, вынуждена тебя огорчить.

— Что такое?

— Людвиг Ромуальдович… Помнишь, я еще собиралась его тебе сосватать? Так вот он, похоже, жениться собрался.

— Ай-ай-ай!

Подруга сарказма явно не уловила. Сказала наставительно:

— А ведь я тебя предупреждала: пока ты будешь иметь в виду, другие — уведут. Так оно и получилось.

— Вот такая я раззява.

— А как у тебя вообще на личном фронте? — Вылегжанина изучающе посмотрела на Ольгу. — Всё понятно. Судя по внешнему виду, секс, по-прежнему, от случая к случаю?

— Без комментариев.

— Да уж, комментарии здесь излишни… Слушай, Прилепина, а хочешь я тебе своего Стасика уступлю?

— Как так? Ты же хвасталась, что полгода его приручала?

— Так ведь чего не сделаешь для счастья институтской подруги! Тем более, он мне начал порядком надоедать — в голове один «трах». А поговорить… Я уже молчу по душам, хотя бы просто поговорить — не о чем.

— Нет, спасибо. Такого счастья мне не надо.

— А какое счастье тебе вообще нужно? — осведомилась Вылегжанина. — Я имею в виду по жизни? В целом?

Ольга задумалась. Смущенно, не поднимая глаз, ответила:

— Не знаю, Надька… Наверное, чтобы сын и мама были здоровы. Чтобы сын вырос порядочным человеком и настоящим мужиком.

— Без настоящего отца настоящим мужиком вырасти трудно.

— Ох, Надежда, не сыпь мне соль… Думаешь, я сама этого не понимаю, сама не вижу?… Запуталась я совсем. В себе любимой запуталась. Правильно говорят: если хочешь, чтобы твои дети наконец повзрослели, постарайся повзрослеть первой… — Голос Прилепиной невольно задрожал, глаза увлажнились. — Знаешь, на позапрошлой неделе в аэропорту я встречала Дениску с его отцом. Они летали в Китай, в заповедник к пандам. И вот, когда я увидела, какая радость светится в Денискиных глазах, я… я чуть не разрыдалась в голос.

— Почему?

— Мне вдруг сделалось страшно. Я буквально физически ощутила свое одиночество, понимаешь?… Ведь что такое одиночество? Это когда ты окружен замечательными людьми, которые любят тебя, ценят тебя, понимают тебя. Но у каждого из них в жизни все равно есть кто-то, кто им ближе, чем ты… До сих пор я была уверена, что ближе меня у Дениски нет и не может быть никого на свете. А там, в аэропорту, вдруг почувствовала, что на самом деле — это не так. Вернее, уже не так. И что виновата в этом — только я сама…

* * *

Знакомство Холина и Крутова с новой потенциальной клиенткой «гоблинов» началось с ее заочного представления. В своем десятиминутном докладе сотрудник СКП Руслан Купин жирными мазками обрисовал краткий и сугубо порочный жизненный путь гражданки Неждановой, а также набросал ее психологический портрет. Последний изобиловал нецензурными характеристиками, из чего следовало, что клиентка, мягко говоря, попалась сложная. Непосредственный начальник Купина подполковник Хомутов в течение доклада беспрестанно курил дорогущий фирменный «Житан» и лишь изредка позволял себе небольшие ремарки, преимущественно связанные с «ключевым» статусом госпожи Неждановой как свидетеля обвинения в предстоящем процессе над Литвой.

— …Короче, честно предупреждаем — девка проблемная. Да что там — сучка редкостная! — такими немудреными формулировками закончил свой доклад Купин.

— Эт-точно! Моя бы воля, я б эту блядину законопатил в изолятор на Лебедева — и никакого те головняка, — подтвердил Хомутов.

— Так в чем проблема? — спросил Крутов. — Я имею в виду «законопатить»?

Следователь посмотрел на него с искренним удивлением:

— Да вы че, мужики?! Мы ж ее больше месяца ломали-убалтывали, чтобы она согласилась дать в суде показания на Литву!

— А что за показания?

— Да какая вам на фиг разница? Какие попросим, такие и даст. Здесь важен сам факт: одно дело — показания какого-нибудь там Анзори. Этот, в нынешнем своем положении, не то что Литву — родную мать сдаст. И совсем другое — показания любовницы. Ей по определению положено знать и помнить все его трещинки.