– Все ты торопишься, все спешишь куда-то, – сказал мужик.

Он встал. Навис, наклонившись, над сидевшей Иевлевой и просипел:

– А ты что скажешь, барышня?

Иевлева ничего не сказала. Хорошо рассчитанным движением, точно и хлестко, она ударила его кулаком по физиономии. И сама удивилась, какой получился сильный удар. Во рту у мужика что-то хрустнуло. Он выпрямился, отошел. Полез пальцами к себе в рот, вытащил оттуда что-то и долго это рассматривал.

– Мама ты моя родная! – сказал мужик. – Самый главный мой зуб! Как же я теперь питаться буду?

– Ты не расстраивайся, – сказал Фролов, – пока кто-нибудь мимо пройдет, у тебя другой отрастет.

– Что ж ты сразу не сказал? Надо ж было так сразу и сказать! Она, мол, не того.

– Так я говорил, только ты ж не понял. Ну теперь ты хоть понял? – спросил Фролов.

– Как зуб выбили, понял, – признался мужик.

– Ну и слава богу, что понял. Бывайте, мужики, – попрощался Фролов.

Фролов встал, взял поднявшуюся тоже Иевлеву за руку. Они пошли спокойно по берегу. Сидящие у костра смотрели им вслед с пониманием и гнаться за ними не собирались.

– Да, – сказал Фролов, – так это именно со мной и было.

Он рассказал ей, как умирал обгоревший танкист, и про капитана, который умел приклеивать назад оторванную голову – все то, что он рассказал подполковнику и директору совхоза.

– И с тех пор, – говорил он, – что-то со мной произошло. Я был какой-то не в себе. И так не в себе и прожил всю жизнь. И воевал – был не в себе. И вернулся – не в себе. Женился – сам не понимаю зачем. Все женились – и я женился. Потом жена умерла. Ну, умерла и умерла, я особо по ней не плакал. Так как-то жил со дня на день. Потом умер. Потом стал ходить и опять жил со дня на день. Если б не ты, я б так ничего и не понял! Этот голод во мне, который меня воскресил, он ко мне перешел от того капитана-вурдалака еще тогда… когда я молодой был. Перешел и так и жил во мне. Голод пришел ко мне от него, но то, что я могу понимать, это свойство пришло ко мне от тебя. Это свойство такое человеческое – понимать. У одного есть, у другого нет. Как цвет волос или высокий рост. Один – рыжий, а другой – нет. Один – высокий, а другой – невысокий. Это дар от природы. У одних – есть, у других – нет. У тебя – есть. Твой дар. Один смотрит – понимает, другой смотрит – не понимает. Как этот баран у костра. Уточка!.. Вот и подождет теперь. Такой зуб отрастает лет пятьдесят… А ты смотришь – и понимаешь. И от тебя это перешло ко мне. Поэтому я не превратился в старого петуха, как эти трое у костра. Поэтому большой беды не наделал. Что наделал, то наделал, но только это! А эти у костра – они много человеческой крови выпили. Я могу уйти обратно, а они не могут. Так и будут сидеть! От одной мысли дурно становится.

– Если бы не ты, – сказала Иевлева, – я бы не научилась видеть в темноте, не бояться подземных пещер. Не научилась бы не спать ночью и быть легкой. Не научилась бы любить без тоски и отчаяния. Так бы все время искала чего-то, не зная даже, чего я ищу. Теперь все будет по-другому.

Они шли вдоль берега реки, пока на другом берегу не начали возникать какие-то фигуры. Река мертвых совсем не была широкой, как Волга или Дон. Не больше двадцати метров в ширину. Поверхность ее была почти такая же ровная, как поверхность большого озера, но, если присмотреться, было видно, что вода движется.

На том берегу прошла группа людей. На них были серые холщовые рубахи, перетянутые поясом. На поясе висели мечи в ножнах. В левой руке они держали круглые кожаные щиты, а на головах у них были кожаные колпаки.

– Кто это? – спросила Иевлева.

– Да откуда я знаю, – ответил Фролов.

– Такое чувство, что кино снимают, – сказала Иевлева.

– Мы скоро придем, – отозвался Фролов. – Там дальше переправа, а тебе нужно будет идти наверх. Я тебе покажу. Выйдешь другой дорогой, короткой и безопасной.

Напротив, на том берегу реки, они увидели мужика, голого по пояс, который купал в реке коня. Он зачерпывал воду ведром и выливал коню на спину. Конь мотал головой и отфыркивался. Рядом с ними стояла наполовину вытащенная на берег лодка. За ней, на берегу, сидел монах и читал книгу.

– Вот монаха с лодкой можно окликнуть, он перевезет, – сказал Фролов, – только сначала я покажу тебе выход.

Они прошли дальше. Слева в стене темнел проход.

– Это здесь, – сказал он. – Ты запомнишь?

– Конечно, запомню, – ответила она.

– Пойдешь все время прямо по широкому коридору, никуда не сворачивай. Километра через три выйдешь на поверхность. Этот проход не заделали. Выйдешь недалеко от Аксая. Будет раннее утро. Дойдешь до города. А там уже ты лучше знаешь.

– Возьму такси и поеду к Ирке, – сказала Иевлева.

– К Ирке, так к Ирке, – отозвался Фролов. – Иди, наверное, сразу. Я туда сам дойду.

– Нет, – сказала она. – Я провожу тебя, мы попрощаемся на берегу реки.

Они вернулись к реке и снова пошли вдоль берега. На другой стороне было пусто.

– Что ты там будешь делать? – спросила она.

– Батареей командовать, – ответил он.

– Если мне нужно будет тебя увидеть, что мне делать? Сюда спуститься? – спросила Иевлева.

– Нет, – сказал он, – приходи к реке, знаешь куда. Может, не в первую ночь, но во вторую я обязательно приду. Но это можно только в крайнем случае. Это очень опасно, чтоб я приходил. Если меня что-то наверху задержит, если я не смогу оттуда уйти, быстро сюда вернуться, это может быть очень опасно. На меня может накатить так, что я сопротивляться не смогу. Но иногда приходи, я почувствую, что ты там. И тоже приду.

Она порылась в кармане джинсов, вытащила пятнадцатикопеечную монету. Протянула ему:

– Это если надо будет платить за перевоз.

Он улыбнулся:

– Нужны медные деньги.

Она порылась еще, медных денег не было. Она смотрела вопросительно, он улыбнулся опять. Пятнадцатикопеечная монета упала на камни, мелодично прозвенев.

На другом берегу раздались выстрелы, Иевлева оглянулась, из-за пригорка вылетел танк с большой красной звездой на башне. За ним – второй. За ними высыпала пехота, штыки наперевес.

– Мне пора, – сказал он.

– Иди, будь счастлив. Бей фашистов. Я тебя не забуду, – она почувствовала, как слезы текут по щекам.

– Я тебе буду письма писать, – проговорил еще Фролов.

Он прижал ее к себе, поцеловал в губы, потом бросился в реку и в несколько взмахов переплыл ее. Пехота скрылась за холмом, и он побежал за ними.

Участковый шел последним, но Иевлеву заметил первым. Она шла навстречу им по берегу реки вроде бы без цели, сама не зная, куда идет. Она была одна. Майор смотрел в это время на противоположный берег, за которым открывалось холмистое пространство, абсолютно пустое. Но как раз напротив них, на том берегу, был деревянный помост, выступающий в реку метра на два. На помосте стояла миска с бельем, и, кто это белье принес сюда и хотел его стирать, было совершенно непонятно.