Три года хрупкой тишины и покоя.

— Фу, ба, что это за сопли? — скривился Артём, тыкая пальчиком на трёхлитровую банку на подоконнике. В серовато-коричневой жидкости плавало что-то склизкое.

— Это чайный гриб. Очень полезный, между прочим.

— Боже, мама! Где ты его откопала? Неужели это кто-то до сих пор пьёт, — подошла ближе и, открыв крышку, незаметно понюхала содержимое. В нос ударил кисловатый запах, напоминающий квас. Не спиртное.

Наверное, я никогда не перестану её подозревать…

Кофе был водянистым и слишком сладким, я давилась через силу, украдкой бросая взгляд на часы. Ян уже освободился и ждёт меня в гостинице. Душа и сердце рвались к нему, но я должна была отдать дань вежливости женщине, которая меня родила. Женщине, которая посвятила жизнь только себе и своему эгоизму. Когда я была ещё ребёнком, она любила повторять: «вот вырастешь — поймёшь мать». Я давно уже выросла, но понять её так и не смогла.

— А как там Ника? Ребятишки? — громко прихлёбывая кофе, осведомилась мама.

— Всё хорошо, старшему вот недавно исполнилось четырнадцать.

— Ванечке? — всплеснула руками. — Какой он уже большой!

— Матвею, мама, — поправила, испытывая чувство досады, смешанной с негодованием. Это её внуки, а она даже не может запомнить их имена! Ей всегда было плевать на кого-либо, кроме себя любимой. Раньше она плевала на нас с Никой, теперь на внуков. Люди никогда не меняются. Никогда.

В прихожей что-то громко упало, раздался звон разбитого стекла. Артём! Мы с мамой одновременно подорвались на звук.

Забежав в комнату, сразу же кинулась к побледневшему Артёму: тот прижался к стене, испуганно моргая. Осмотрела его голову, руки — цел, и только лишь потом уловила ударивший в нос запах алкоголя. Бросила взгляд под ноги: по полу рассыпались бутылочки из тёмного стекла, несколько разбились — острые осколки лежали в коричневой луже. Подняла уцелевшую тару. «Настойка боярышника».

Перевела на маму тяжёлый взгляд: её глаза виновато забегали.

— Я просто хотел достать из шкафа вон те книжки и случайно задел коробку. Я не виноват! — Артём кинулся оправдываться, опасаясь выволочки.

— Конечно, не виноват, — не отводя взгляд от матери, погладила мальчика по плечу.

А ведь я только начала ей верить!

— Доченька, это не то, что ты подумала… Это я от аритмии пью, доктор прописал, — пролепетала она, собирая осколки.

— Целую коробку? Господи, мама, ты снова за старое! Ты же клялась!

— Но это же лекарство! Просто лекарство!

— Лекарство — это когда чайная ложка! Здесь же целый спиртовой завод! Кого ты хочешь обмануть — меня или саму себя? А ведь я почти тебе поверила! Пойдём, Артём, нам пора, — поторопила племянника к выходу, переступая через зловонные лужи.

— Но вы же только пришли… Яночка, дочь, ну ведь я же не напиваюсь. У кого хочешь спроси! Иди, сходи к соседям, спроси! — запинаясь, пробубнила мать, топая за нами следом.

— Я потратила на тебя столько сил, времени, денег. Возила по лучшим врачам, вытащила из вонючей коммуналки и всё ради чего? Вот этого? — обвела рукой рассыпавшиеся бутылки. — Надо было оставить тебя там — с алкашами, среди грязи и тараканов!

— И оставила бы! Зачем ты вообще вечно лезешь в мою жизнь? Подохну — моё дело! Но не-ет, тебе же нужно включить правильную и засунуть свой нос туда, куда не просят! Всегда ты такой была — святая праведница, — тон матери резко изменился, в голосе сквозила неприкрытая желчь. — Да ты меня ненавидишь! Меня — собственную мать родную! И не делай вид, что это не так.

— Я не ненавижу тебя, это ты до сих пор считаешь, что я испортила твою жизнь. Я и Ника. Мы всегда были для тебя обузой.

— А ты, оказывается, неблагодарная…

— А не за что благодарить. Родить мало, нужно воспитать.

— Вот и воспитывай свою, а меня не трогай! Живёшь со своим Тимуром как у Христа за пазухой. Пожила бы как я хоть один день, я бы посмотрела, как ты тогда запела.

— Спасибо, я пожила в молодости, с меня хватило. У тебя всегда виноват кто угодно, но только не ты сама, — накинула сумку на плечо и, взяв Артёма за руку, вышла на лестничную клетку. — Делай, что хочешь. Я устала бороться.

Слёзы душили, но я старалась сдерживаться и не давать волю эмоциям при ребенке. Он и так услышал слишком много — молча семенил рядом, боясь поднять взгляд.

Я знала, что ничего хорошего этот визит не принесёт, с каждым годом контакт с матерью давался всё труднее, но я попыталась дать нам ещё один призрачный шанс на сближение. Надеялась, что прожитые годы хоть как-то её изменят. Но нет, она осталась прежней.

Сегодня произошло то, что должно было произойти — плотину прорвало, и из неё вылезла вся гниль. Она снова сорвалась, и рано или поздно раздастся звонок от Ники, что мать ушла в очередной запой.

Как же я от этого устала…

Ян

— Всё в порядке?

— Да. А почему ты спрашиваешь?

Он пожал плечами и прижал Яну ближе. В номере не было кондиционера, а открытое окно ничуть не спасало от духоты. Обнажённые тела под тонкой простынёй прилипли друг к другу, но в душ совершенно не хотелось — ему нравилось это ощущение близости. Настоящей близости с женщиной, которой…

А кто для него Яна? Они прожили вместе пять дней, но он не мог до сих пор охарактеризовать то, что между ними происходило. Страсть? Определённо. Безумная, накатывающая безжалостным цунами; они не спали ни одной ночи, лишь отключались на рассвете, изнемождённые и выжатые до последней капли.

Ему было с ней хорошо, очень, и не только в постели. Сегодня утром, глядя на неё, такую сонную, тёплую, с растрепанными после сна волосами, он совершенно четко осознал, что готов видеть эту картину каждое утро. Его не раздражало её присутствие, наоборот, уезжая по работе, он стремился поскорее закончить все дела и вернуться к ней, в их номер, их маленький временный мир. Они стали гораздо ближе и откровеннее друг с другом, и сейчас он видел — скорее даже чувствовал интуитивно её внутренее напряжение. Тревожная складка на лбу, задумчивый взгляд, длинные паузы. И он знал, с чем это связано.

— Завтра возвращаемся домой… Соскучилась?

— По дому? Нет. Если только по дочери.

— Что ты планируешь делать, когда мы вернёмся в Москву?

Пауза.

Яна отвернулась, уткнувшись в подушку: он не видел её лица, но был уверен, что она нахмурилась, нервно покусывая нижнюю губу. Это был неприятный разговор — неприятный для них обоих, но замалчивать очевидное тоже не выход. Рано или поздно нужно было поднять эту тему.

— Что ты имеешь в виду? — наконец спросила она.