руки, она посмотрела вниз: он взял ее руку в свою, и их пальцы переплелись.

– Я и забыл, какое особенное место эта страна, – пробормотал он. – Харука. Она пыталась… напомнить мне. Я не обращал внимания. Когда я впервые приехал, то был очарован этими контрастами, этой духовностью. Но потом на время заблудился.

– А теперь?

Фиона наблюдала за его лицом, видела, как сожаление отразилось на его лице.

– Тапервер, – пробормотал он, или, по крайней мере, это прозвучало именно так. Видимо, какое-то японское слово…

Она ждала, что Гейб объяснит, но он только снова нежно ей улыбнулся, сжал ее руку, а затем откинул голову на подголовник и заснул.

Считается, что наблюдать за спящим человеком – это как-то странно, вторжение в личное пространство. Хотя Фиона была почти уверена, что Гейба это бы не остановило: скорее всего он запросто сфотографирует спящего. Конечно, это не оправдание… но она не могла удержаться и наслаждалась этим редким моментом истинного удовольствия. Он, как и всегда, красивый мужчина. Густые темные волнистые волосы зачесаны назад со лба. Длиной до воротника, но Фиона никогда не видела, чтобы он их поправлял. Брови немного бледнее, сильные надбровные дуги. Это было мужественное лицо, от суровости его спасали лишь проницательные глаза. Фиона вздохнула. Он был великолепен, даже несмотря на небольшие синяки под глазами, которые сейчас прикрывали ресницы, такие густые, словно паучьи лапки. Так близко она видела лакрично-черную щетину, пробивающуюся на подбородке, а на загорелой коже – очень слабые веснушки, одну в уголке рта, которую на мгновение ей захотелось лизнуть… совершенно не типичный для Фионы поступок. Гейб пробудил в ней что-то особенное. Глубокое чувство, отличное от прежней отчаянной влюбленности.

И почему он взял ее за руку? Не то чтобы она жаловалась… Просто, что все это значит? Кошмар, она в полной растерянности… На свидания она ходила всего несколько раз… На одном потеряла девственность, потому что чувствовала себя обязанной это сделать, хотела уже от нее избавиться. Встречалась с парнем по имени Олли, который хотел, чтобы она к нему переехала, но Фионе казалось, что это все равно что довольствоваться вторым местом. С тех пор она даже не дружила ни с одним мужчиной… ну, не считая ее друзей из Копенгагена, но они на самом деле не в счет: поскольку у одного была подружка, а другой годился ей в отцы. В ее жизни всегда не хватало мужской руки. Возможно, именно поэтому она так сильно влюбилась в Гейба в первый раз. Он был первым мужчиной, который проявил к ней хоть какой-то интерес. Если бы ее отец не умер, возможно, все было бы по-другому, или если бы ее мать снова вышла замуж. Автоматически ее рука скользнула в карман, чтобы погладить маленькое нэцке.

«О черт, мама!» Позволив крошечной фигурке упасть в карман, она начала рыться в сумке в поисках телефона. Из-за спешки она не отправила, как обычно, утреннее сообщение. Без сомнения, сейчас там должна быть уже дюжина сообщений. Черт. Во внутреннем кармане рюкзака, там, где она обычно хранила телефон, пусто. Порывшись в сумке, она проверила другие карманы. Куда же она его засунула? Фиона могла поклясться, что положила его туда сегодня утром. Должно быть, оставила где-то дома у Харуки, потому что в дороге она его не вынимала, совсем им не пользовалась.

Несмотря на беспокойство, она быстро поняла, что ничего не может сделать, пока Гейб спит. Фиона решила, что, как только он проснется, она попросит у него телефон и напишет маме, что оставила телефон дома.

Сама не заметив как, она задремала, а проснувшись, часто заморгала. Солнечный свет струился через окна – она отвернулась, собираясь взять сумку и найти солнцезащитные очки, и вдруг Гейб взял камеру, встал со своего места и вышел в проход.

– Вот так, вот так! Не двигайся!

Прежде чем она успела даже подумать о том, чтобы пошевелиться, она услышала характерный щелчок и жужжание затвора.

– Что ты делаешь?! – спросила она, в ужасе оглядывая вагон. К счастью, к последней станции он, похоже, опустел.

– Фотографирую, – ухмыльнулся он, и его глаза сверкнули от озорства.

Слегка приподняв подбородок, она закатила глаза.

– Это-то я вижу. Но…

– Да! Да! Идеально! – И снова она услышала электронное мурлыканье камеры.

– Гейб, прекрати! – Она потянулась к камере.

– Что не так?

– Ты же знаешь, я не люблю, когда меня фотографируют. Я получаюсь уродливо на…

– Я думал, мы это уже обсудили, моя прекрасная валькирия!

Активно возмущаться было бы против правил приличия, поэтому Фиона просто на него уставилась.

– Так-то лучше. – Он ухмыльнулся, снова поднимая камеру и, продолжая снимать, сказал: – Я решил игнорировать твои доводы. На моих фотографиях ты не будешь уродиной, – сказал он, высокомерно наклонив голову.

Фиона поморщилась. Может быть, для него это так и будет, ведь его больше интересовали линии и плоскости, углы и тени. Фиона же реалистично на все смотрела, нет, она не красавица и не будет ей, но вид собственного лица всегда напоминал ей, что в ней нет ничего особенного. В интернете у нее могут быть тысячи подписчиков, и она пишет интересные посты, но правда такова: за «Полчаса с Ханнинг» стоял очень скучный, обычный человек.

Гейб изучал ее сквозь полуприкрытые веки с такой интенсивностью, что Фионе показалось, будто он видит ее душу и там, в глубине, жалкое отсутствие уверенности в себе. Она еле сдержалась, чтобы не сгорбиться и не втянуть шею, как черепаха.

– Поверни голову еще раз и приподними подбородок на дюйм.

– Нет, пожалуйста, не фотографируй меня…

– Делай, что тебе говорят! – отрезал Гейб.

– Почему это? – Она повернулась к нему, в глазах вспыхнул гнев.

– Потому что этот снимок может стать шедевром, но этого не узнать, если его не сделать.

И только лишь потому, что (как она сама для себя решила) фотография спасает тот единственный момент, который, возможно, никогда больше не повторится, Фиона повернула голову и вздернула подбородок, хотя все внутри у нее сжалось от ужаса.

– Фиона, – мягко сказал Гейб, и она подняла на него глаза, тронутая пониманием в его голосе. Она могла бы поклясться: на мгновение на его лице появилась нежность, а потом он поднял камеру и быстро сделал серию снимков.

– Посмотри в сторону, ради меня. – С презрительным, покорным вздохом она сделала, как ей было сказано. – А вот и моя валькирия!

– Может, ты уже перестанешь меня так называть, – пролепетала она, это прозвище ее раздражало. – Никто и никогда так раньше меня не называл.

– Просто больше никто этого не замечает, –