Под вечер, когда полк занял новые позиции, друзья, словно воры, стыдясь и стараясь не встретить никого из деревенских, прошмыгнули по деревне в штаб, который находился в том же помещении, где до этого располагался штаб красных. Командир полка, наслышанный о конфликте, происшедшем у госпиталя, и не желая раздувать скандала, снизошел, несмотря на тяжелое положение на фронте, к их просьбе о краткосрочном отпуске; тем более что из контрразведки челябинского гарнизона пришло требование, обязующее офицеров прибыть туда для доклада.

Они сумрачно и молчаливо двинулись в путь. Каждый размышлял о своем, и все вместе – об одном и том же.

«Чья это война? Моя? – нет. Чужая? – тоже нет. Обезумевшие, озверевшие от пролитой крови толпы продолжают избивать друг друга; и меня, – размышлял Муравьев, – как былинку ураганом, втянуло в этот пожар. Мой враг пока вдалеке, и нужно время, мудрость и терпение, мудрость терпеливого ожидания своего часа, чтобы нанести удар. А пока…»

Он больше не хотел ощущать той бессмысленной кровавой ярости, когда он, как овец, резал отступающие в панике толпы красноармейцев.

До сих пор у него перед глазами стояла эта бойня, особенно – последний, тошнотворный эпизод с разрубленным надвое безусым юнцом с глупо-ясными глазами. И Михаил не мог оправдать сам себя тем, что, поменявшись местами, этот юнец поступил бы с ним точно так же, если не хуже. Как не мог он оправдать и капитана Крылова с его резней в госпитале, хотя сам капитан и претерпел от красных дьявольские пытки, в бессильной ярости наблюдая за мучительной смертью своих соратников.

«Если кто-то мерзавец, то, отвечая ему и действуя теми же методами, ты сам становишься мерзавцем». Он уже и сам запутался в своих мыслях, понимая, что и эти выводы неправильны, и что на удар нужно отвечать ударом.

Но почему тогда так стыдно было смотреть в глаза горем убитой Кати и проходить мимо деревенских жителей, которых ты никогда в жизни не увидишь? Потому что от себя не спрячешься… Как будто подлость совершил. А ведь стыдно.

Почему?

«Быть иль не быть», но нас кровь позвалa.

Мы сердобольных ставим к стенке.

А погребальные колокола

В душе рыдают, как в застенке.

Апокалипсис над страной, на троне – Сатана!

Война!

Война!

Война!

Война!

Гражданская война!

Въехав в прифронтовой Челябинск, офицеры, отметившись в комендатуре, сразу же направились в гостиницу: о том, чтобы идти в контрразведку, не было и речи. Лопатин выразил всеобщее мнение одной фразой:

– Да пошли они на хер, крысы тыловые! Лично я иду в кабак, чего и вам желаю. Остохренело все…

Сказано – сделано. Через полчаса они уже сидели в довольно приличном для этого расхристанного уральского города ресторанном зале гостиницы. Несмотря на полдень, зал не был пуст. За столами сидели офицеры; и водка, как это и принято в последнее время, в этой среде поглощалась литрами.

Лопатин, до сих пор разъяренный происшедшими событиями, потребовал дюжину бутылок мадеры:

– Дуэль, дуэль… Аристократы хреновы… Раненых добивать!.. Я их штопал, а они их перебили…

Выбросив из вазы какие-то полевые цветочки, он наполнил ее доверху вином и демонстративно выпил, вызывающе поглядывая на окружающих посетителей.

– Аристократы хреновы!.. Я этим сукам покажу!.. – продолжал ворчать он.

Всегда сдержанный Михаил, обернувшись на эти слова к Евгению, достаточно громко для присутствующих отчетливо произнес:

– Я русский князь и горжусь своими предками, но сегодня, как простой мужик, я бы тоже с удовольствием набил кому-нибудь морду!

После этого, повторив жест Лопатина, он поставил уже вновь опустевшую вазу на прежнее место.

В воздухе запахло скандалом. Посетители с опаской поглядывали на трех фронтовых офицеров с замашками заправских рубак и бретеров.

По третьему разу наполнив и выпив вазу, Александр добавил:

– Margaritas ante porcas[34]…

После этого швырнул ее вместо бисера об стену, разбив вдребезги. Осколки разлетелись по залу.

В зале наступила тишина. Испуганные официанты в красных косоворотках а-ля рюс начали жаться к стенам. Только оркестр в ожидании потасовки, словно радуясь новому развлечению, стал громко наяривать какую-то лихую мелодию, зная неписаный кабацкий закон всех времен и народов – музыкантов не трогать.

Не миновать бы крупной потасовки, на которую так горазды хмельные российские головы, если бы в этот момент вслед за сворой подтянутых контрразведчиков, которые быстро утихомирили, угрожая трибуналом, взбешенное офицерство, не вошла бы военная делегация, состоящая из представителей японской, французской и американской армий и нескольких японцев во фраках, судя по всему, в высоких чинах, в окружении русских штабных офицеров, среди которых выделялся один подтянутый генерал, явно руководивший этим мероприятием.

– Что это за камарилья[35]там жужжит?.. – недовольно пробурчал слегка присмиревший Евгений, которому присутствие высших чинов помешало помахать кулаками и сорвать свою злость на, возможно, ни в чем не виновных офицерах.

Михаил, с детских лет неплохо знающий японский, прислушался к возмущенному щебетанию одного из японцев, одетых в штатское, жалующегося своему собеседнику:

– Меня – одного из крупнейших дипломатов страны Бусидо[36]– завезли в какую-то глушь; замыливают глаза, пытаясь доказать боеспособность белых войск… Этот любимец адмирала – генерал Розанов – пытается делать из меня дурака, выклянчивая под несуществующие победы снаряжение и деньги. Того и гляди – попадем в плен к этому красному командарму Тухачевскому. Скажите на милость: зачем нас возили на передовую? Он что – хочет проверить мужество самурая?! Так я доказал это еще в четвертом году, когда под Мукденом и Лаояном бил этих русских свиней…

Его собеседник в форме майора японской армии продолжал:

– Эти мерзавцы отступают… Мои источники сообщают, что вчерашний успех на северо-западном направлении произошел только вследствие случайно попавших сведений о готовящемся наступлении Красной армии. И по прогнозам – в ближайшее время Тухачевский возьмет реванш за это небольшое поражение.

Михаил перевел взгляд на русского генерала, чье напряженное лицо выдавало обеспокоенность из-за непонимания диалога, происходящего в его присутствии.

А японский дипломат продолжал жаловаться:

– Вместо приличного обеда затащили прямо с позиций в какой-то грязный кабак, где хваленое, но пьяное русское офицерство сидит с такими рожами, как будто готовы перерезать горло не только красным, но и друг другу, прихватив заодно на тот свет и своих союзников.