Имущества у друзей не было, поэтому, не возвращаясь в гостиницу, они сразу отправились в свое купе, указанное адъютантом генерала.

Несмотря на то что поезд генерала Розанова являлся литерным, в связи с неразберихой и бардаком, царившими на железной дороге, до Владивостока они добирались около трех недель.

За это время Муравьев и Блюм полностью вошли в курс своих несложных обязанностей, перезнакомились со всеми попутчиками из дипломатических миссий, отдавая предпочтение бравым американским парням, с которыми за время путешествия успели подружиться и выпить несметное количество бутылок спиртного.

С легкой руки Лопатина – зачинателя всех этих пирушек, среди янки ходил такой анекдот, якобы из дневника американского офицера:

«Вчера пил с русскими офицерами – чуть не умер. Сегодня с ними похмелялся – лучше бы я умер вчера».

Генерал Розанов одобрял такой образ жизни своих сотрудников, справедливо полагая, что подобное внеслужебное общение помогает сближению между службами миссий и в дальнейшем эти дружеские связи могут пригодиться. Тем более что дозы, принимаемые союзниками и бьющие их наповал, были для Лопатина как слону дробина, а его штабные офицеры Блюм и Муравьев оказались в питье довольно умеренны, являясь фоном, на котором процветало пьянство этих одуревших от поездной скуки сюзников. Поэтому, когда поезд прибыл во Владивосток, все вздохнули с явным облегчением.

Генерал Розанов был удовлетворен пользой, которую несомненно принесли его новые молодые сотрудники. Он понимал, что заключенные договора о новых поставках оружия, амуниции, фуража для нужд армии Колчака являлись во многом их заслугой. Поэтому и перепоручил офицеров встречавшему поезд коменданту владивостокского гарнизона. Тот, по ходатайству начальства, выделил им небольшой, но очень уютный особняк, который своим фасадом выходил прямо на набережную бухты Золотой Рог.

Лето было в самом разгаре. Разноплеменной город поражал своей экзотичностью. Итальянцев, французов, англичан, американцев, негров, индусов здесь можно было увидеть везде. В городе целые кварталы были заселены китайцами, японцами, чьи торговые лавки, магазины, рестораны встречались на каждом шагу. С размахом действовали и русские промышленники. Функционировала масса учебных заведений, среди которых выделялись такие, как Высшее коммерческое училище, школа гардемаринов и юнкерское училище.

По вечерам город наполнялся фланирующей, шикарно разодетой публикой. Кафе и рестораны были забиты. В театрах гастролировали различные труппы, вплоть до Миланской оперы.

Дипломатические миссии многих стран открыли в городе свои представительства, спеша оторвать в хаосе, царившем в стране, пользуясь политическим и экономическим положением, кусок лакомого российского пирога, каковым являлась Восточная Сибирь и Дальневосточное Приморье.

Как мухи на мед, сюда слетались авантюристы и мошенники со всех частей света, стремясь сколотить на поставках огромные капиталы. Государственные учреждения сверху донизу были пронизаны коррупцией. Армейские интенданты жирели, как пиявки на теле больного, вагонами перепродавая направо и налево имущество, которое должно было направляться на фронт. Все в предчувствии конца спешили набить карманы и дать деру, не понимая, а скорее – не желая понять, что именно этим они и приближают свой конец.

Но внешне все было чинно, благопристойно; и только обилие белогвардейских, американских, японских патрулей да стоящие на рейде военные суда под различными флагами – напоминало о том, что идет Гражданская война, что в приморской тайге действует огромная масса партизанских отрядов, находящихся под прочным влиянием большевиков, а в голодных городских рабочих окраинах и среди портовых рабочих идет глухое брожение, готовое вылиться в социальный взрыв необычной силы, который может смести эту экзотику в одно мгновение.

И несмотря на то что основные боевые действия с переменным успехом шли далеко на Урале, несмотря на огромные пушки грозных дредноутов[37], крейсеров и эсминцев, стоящих на рейде, несмотря на видимую незыблемость порядка, обеспечиваемую иностранными штыками, – все предвещало наступление краха в ближайшее время.

– Это мы проходили уже в семнадцатом, – резюмировал Лопатин создавшееся положение, запивая вином большой кусок индейки, плотно улегшийся у него в желудке.

Сегодня друзья, освободившись от дел, в кои веки собрались вместе в ресторане, одноименном с названием бухты, на берегу которой был расположен этот дальневосточный Вавилон.

– Ты в госпитале сталкиваешься только с малой толикой того, с чем сталкиваемся мы ежедневно, – заметил Блюм.

Они с Михаилом в последние месяцы занимались получением грузов для войск в порту и отправкой эшелонов с различными припасами и вооружением на фронт. Кто-кто, а они прекрасно понимали, что город и армия снабжаются только привозным товаром, что если союзники прекратят поставки продовольствия во Владивосток, то всех ожидает в ближайшее время голод, а армия без оружия и боеприпасов из-за океана просто развалится.

– Ну что ж, надо делать – что должно, – попытался было урезонить друзей Михаил.

– А там: будь что будет, – с сарказмом продолжил за него Лопатин. – И это мы тоже проходили… – Он начал увлеченно работать вилкой, с явным удовольствием поедая розовую ветчину, и продолжил с полным ртом: – Деньги кончаются, надо что-то предпринимать. Москва далеко, и когда мы еще доберемся туда – к нашим закромам… А кушать хочется всегда.

Произнеся последнюю фразу, он потянулся за очередным куском ветчины и, обращаясь к Михаилу, заключил:

– Ты у нас специалист по такого рода задумкам, так что – подумай. А мы с Сашей тебя всегда поддержим, да ты это и сам знаешь…

Дела у друзей действительно шли достаточно скверно. Золотые царские червонцы, прихваченные друзьями еще в Светлом, подходили к концу. В ход уже пошла часть бриллиантов-побрякушек, предусмотрительно взятых ими из Москвы. Соблазнов – море, они – молоды, а мизерное жалованье, получаемое на службе, не могло покрыть даже часть тех расходов, что они тратили безоглядно на развлечения, которые предлагал им этот город.

Создавалось такое впечатление, что все здесь жили одним днем, не думая о завтрашнем. А это недалекое завтра было сумрачным и безотрадным для всех, ставших в России бывшими. Позади лежала растерзанная Россия – их Родина, полыхающая пожаром Гражданской войны, где их ожидали унижения, нищета и смерть, а впереди – за океаном, их вообще ничто не ждало. Поэтому разношерстная, шикарно одетая публика все еще продолжала пировать, слабо надеясь на какое-то спасительное чудо, в душе понимая, что это – конец, и возврата к прошлому уже не будет.

Пир во время чумы…

Михаил отставил бокал и задумался. «Ничто и никто, кроме двух моих друзей, среди этой роскошной толпы, – он лениво-надменным взглядом окинул веселящуюся, или делающую вид, что веселится, публику, – не связывает меня с прошлым. Белая идея исчерпала себя уже изначально – слишком много среди нее было беспринципных ловкачей, думающих только о собственном благополучии, включая и руководящую верхушку… Борьба за старую Россию уже проиграна, в новой же России для меня нет места. Да, собственно, чем я сам отличаюсь от них?.. Разве что не затухающей в моей груди жаждой мести. Пепел Клааса стучит в мое сердце, – Михаил горько усмехнулся своим мыслям. – Я точно так же, как и все, мечусь между пустой и ненужной для меня службой и сомнительными удовольствиями, которые мне с друзьями предлагает этот город… Правда, меня, в отличие от многих, ожидает на Западе большое наследство и увесистые, со многими нулями, счета в швейцарских банках. Но к этим счетам нужно еще добраться, а для этого тоже нужны деньги. Так что прав Лопатин: необходимо предпринимать какие-то меры… С такими мыслями недолго в обычную уголовщину вляпаться, ваше сиятельство», – подумал о себе во втором лице Муравьев.