в сторону ворота. Хлебозавод жил своей жизнью, не прекращающейся ни днем ни ночью. Шутова пила чай, рассказывала:

– От африканских мужчин исходит непривычный для европейских девушек запах. Говорят, он сводит белых женщин с ума, побуждает к любовным безумствам. В меня этот запах вселяет животный ужас, напоминает о Пуантье, о его дыхании над ухом. Халат, в котором я была в день изнасилования, я отстирала, но потом выбросила: мне казалось, что от него пахнет, как от Пуантье, и ничем этот запах не истребить.

– У тебя поразительная осведомленность о событиях в техникуме.

– Четыре года в общежитии! Частичка моей души все еще там, в моей бывшей комнате, среди моих подруг и соседей по этажу. Мы с девчонками иногда встречаемся поболтать о техникумовских новостях, вспомнить, как весело и дружно жили. Андрей, у меня к тебе будет огромная просьба: не рассказывай Веронике ничего, что от меня узнал. Я не хочу врагов на заводе наживать.

– Не беспокойся, – заверил я. – Ни Вероника, ни кто-то еще о нашем разговоре не узнает. Иди к себе, успокойся и живи как ни в чем не бывало. С прокурором и своим руководством я вопрос решу. С Грачевой в ближайшие дни не общайся, если не хочешь попасть на скамью подсудимых в качестве ее сообщника.

– С Мариной – все, – вздохнула она, – отношения уже прежними не будут.

Мне хотелось еще много чего сказать, но время было уже позднее, настала пора прощаться.

– Ира, если у тебя будут с кем-то проблемы в общежитии, скажи мне, я поставлю этого человека на место.

Она поблагодарила и ушла.

На другой день Вероника принесла мне записку – сложенный вдвое тетрадный листок.

– Никак не могу тебя застать! – сказала Гулянова. – Держи. Тимоха перед военкоматом написал.

Послание было кратким: «Андрей! Как приеду в часть, сообщу мой новый адрес. Присматривай за Вероникой, она обещала ждать».

– Ты читала записку? – спросил я.

– Конечно. Бред сивой кобылы. Ничего я ему не обещала. Мне такой жених даром не нужен. Он после Нового года к кому только не клеился, за кем только не бегал, а я его ждать должна? Хотя, – Гулянова на секунду замолчала, подумала и откровенно сказала: – Если к его приходу ничего не изменится, то я подумаю.

Думать не пришлось. Она вышла замуж, ушла в декрет. Дальнейшая ее судьба мне неизвестна.

30

В воскресенье я плотно позавтракал в столовой и поехал в центр города. За три остановки до цели вышел из автобуса, прошелся пешком. Утренний моцион освежил меня, придал силы и прибавил уверенности в осуществлении задуманного. В 10.30 я позвонил в дверь Грачевых. Открыла Марина в домашнем халате без верхней пуговицы.

– Нам надо поговорить, – без предисловий сказал я.

– Кто там? – донеслось из гостиной.

– Это ко мне! – резко ответила Марина.

Несколько секунд она размышляла: захлопнуть дверь у меня перед носом или продолжить разговор через порог.

– Кто пришел? – высунулась из гостиной любопытная мордочка младшей Грачевой. – Опять этот дядя?

– Марина, кто там? – рявкнул из дальней комнаты отец.

– Жди у подъезда, – решилась Грачева. – Я недолго.

«Недолго» означало полчаса. Вышла Марина при полном параде – накрашенная, ухоженная, в короткой шубке.

– Куда пойдем? – спросила она.

– Погуляем по городу. Сегодня чудесная погода, но если хочешь, давай зайдем куда-нибудь. Я угощу тебя мороженым, но, сама понимаешь, в людном месте разговор не состоится.

Марина взяла меня под руку, и мы неспешно пошли по направлению к проспекту.

– С детских лет я зачитывался произведениями Артура Конан Дойла, – начал я. – Шерлок Холмс – гений, он способен по мельчайшим деталям воссоздать картину преступления и изобличить преступника. Практически все рассказы о Шерлоке Холмсе заканчиваются одинаково: преступника либо ловят на месте совершения нового преступления, либо задерживают, и он под давлением улик дает правдивые показания. Если преступник не задержан на месте совершения преступления, то все обвинение против него базируется на его собственных показаниях. Вполне возможно, что в викторианской Англии все преступники были в душе джентльменами, никогда, ни при каких обстоятельствах не нарушающими однажды данное слово. Признался Шерлоку Холмсу в преступлении – будь любезен на суде повторить показания слово в слово.

Я не представляю, как в Англии конца XIX века осуществлялось правосудие, но у нас бы такой номер не прошел. Обвинение, построенное на одних показаниях обвиняемого, ни один суд бы не стал рассматривать. Что такое слово обвиняемого? Ничего, пустой звук. Сегодня признался в преступлении, а завтра отказался. Если материальных доказательств нет, то любое обвинение выглядит хлипким, требующим или крепкой свидетельской базы, или косвенных доказательств.

В деле об убийстве Пуантье все материальные доказательства – косвенные. Они позволяют частично воссоздать картину преступления, но не имеют обвинительной силы по отношению к конкретным лицам. Нет самого главного вещественного доказательства – «электрического хлыста». Без него дело об убийстве Пуантье с самого начала было обречено на неудачу. Открою тебе государственную тайну: заключение судебно-медицинской экспертизы о причине смерти Пуантье было сфальсифицировано. В нем указано, что Жан-Пьер умер не от удара током, а от сердечного приступа. Вторым фактором, загубившим расследование, была политика. В угоду нерушимости советско-конголезских отношений расследование преступления с самого первого дня было засекречено. Как следствие – время упущено, доказательства утеряны. Но преступление-то осталось! Сложилась парадоксальная ситуация: убийство было, но расследовать его никто не собирается. Фальшивое заключение о смерти Пуантье всех устроило. Всех, кроме меня. Я не успокоюсь, пока не узнаю правду.

Мы вышли на проспект. Светило яркое солнце, сугробы таяли, вдоль бордюров по проезжей части бежали ручьи. Прохожие сновали туда-сюда. Говорить на серьезную тему было невозможно.

Я повел Марину в скверик у памятника Пушкину. Там, на лавочке, мы продолжили разговор.

– Поступим так, – предложил я. – Сейчас я изложу свое видение событий 13 февраля. Если я в чем-то ошибусь, можешь меня поправить, а можешь промолчать. Ты можешь встать и уйти. Я не буду тебя удерживать, но прошу учесть один момент. Наша жизнь как следы зайца на снегу – петля на петле. Сегодня мы движемся в одном направлении, завтра нас разбросает по свету, а послезавтра мы вновь можем столкнуться при самых неприятных обстоятельствах. Если ты сейчас уйдешь, то я буду твоим потенциальным врагом, готовым столкнуть тебя с обрыва при первой возможности. Если мы достигнем взаимопонимания, то сегодня же мы расстанемся, и я обещаю, что буду нейтрален по отношению к тебе. Договорились?

Итак, главная фигура в этой запутанной шахматной партии – это ты. Вначале ты попала в зависимость от Мелкумяна, потом тебя выиграл в карты Пуантье и заставил быть его любовницей. Бесплатной любовницей, секс-рабыней. Ничего тебе Пуантье не платил. Мой шеф, Геннадий Александрович, не обратил внимания на вырвавшуюся у тебя фразу: «Я бы хотела забыть Пуантье, как кошмарный сон». Спрашивается, если он был щедрым любовником, то что в ваших отношениях было кошмарным? Он платил, ты удовлетворяла его потребности, вы оба были довольны жизнью, и вдруг – кошмар! Как-то одно с другим не вяжется. Кстати, интимный вопрос: ты не боялась забеременеть?

– Пуантье с собой из Парижа привозил полчемодана презервативов. Без них он до женщины не дотрагивался.

– Что-то Шутова не упомянула об этой интересной детали.

– С ней он не предохранялся. Ире повезло, что цикл не совпал. Пуантье ненавидел Шутову, презирал ее. Она напоминала ему какую-то девушку из африканского прошлого. Он бы еще раз изнасиловал ее, да я не дала, уговорила оставить в покое.

– Оставим Шутову, едем дальше! Я уверен и могу поклясться чем угодно, что Пуантье в кабинет машин и оборудования пришел на встречу с тобой. При осмотре тела Пуантье денег обнаружено не было. Если он тебе всегда платил, то в этот-то раз почему