Так что лично я не видела повода для закатывания глаз: тетенька, при всех ее недостатках, отлично учила шенскому, и если какому-то подколдовку захотелось вдруг поговорить с ней, скажем, о плате за обучение, то в чем же тут проблема?

Хотя сплетня лучше всего растет, когда у нее вовсе нет никакой почвы.

И я прислушалась.

Оказывается, во время разговора на лице тетеньки неподкупными исследовательницами были отмечены эмоции, в которых тетенька раньше замечена не была, такие как: удивление, заинтересованность, гнев, ярость (тут мне стало интересно, как они отличили ее гнев от ярости, я-то обычно определяла это по тому, взяла она в руку папенькин зонтик или еще нет), а потом она швырнула в парня мелом, вытолкала его из класса и захлопнула перед ним дверь!

Громко!

Скандал!

У них точно горячий и запретный роман!

Вот здесь я уже потеряла логику, да и слушать дальше совсем не хотелось. Хотелось устроить этим гадинам какую-нибудь гадость им под стать. У тетеньки слишком много достоинства и гордости, чтобы ее можно было даже заподозрить в чем-то подобном. Нельзя так молоть языками и думать, что это не аукнется.

А у меня за это утро накопилось слишком много злобы, чтобы держать ее в себе.

— Бонни, — попросила я, — ты не могла бы для меня кое-что сделать?

— Что? — спросила Бонни, скармливая Каркаре кусочек хлеба с маслом, — Передать тебе соль?

— Нет.

Я потянулась за салфеткой, достала из сумки грифель, послюнила, нарисовала пару знаков.

— Напитай, пожалуйста.

Бонни пожала плечами, но руку на салфетку положила.

— И вот эти тоже, — через несколько минут я подвинула к ней стопку.

— Что это? — спросила Бонни, — не узнаю знаки.

— Не надо было отказываться от курса продвинутого черчения, — отмахнулась я, — потом объясню. А теперь сдуй. Нет-нет, вон в ту сторону.

Я внимательно следила, надеясь, что увижу, как магия легким облачком поднимается с каждой салфетки. Увы, пока что у меня не очень получалось. Бонни просто дула на салфетку и все. А потом… знак исчезал. Ну, хоть что-то.

— Отлично, — сказала я, аккуратно складывая салфетки стопкой обратно, — отлично.

— И что это?

— Девчонки за тем столиком будут пить соленый чай еще неделю, — вздохнула я.

— Как-то… мелковато, — фыркнул до того молчаливо наблюдавший Щиц.

— А что мне им, головы поотрывать? Если ты не заметил, мне даже для этого пришлось просить Бонни о помощи. Я тут первый год учусь, знаешь ли.

Я нахмурилась. Меня и без того раздражало, что я не могу сделать все сама, а тут еще и Щиц… У него никогда не было особого такта. Он только спросил насмешливо:

— Откуда такая агрессия?

— Только я имею право судачить о тетеньке, — надулась я, — вот и все. Это моя тетенька, а не их. И то, что она на кого-то наорала… Вранье, вранье! Она только на меня орет. Я ж ее семья.

Бонни горестно вздохнула.

Щиц же улыбнулся половиной рта. Не люблю, когда он так делает, у него все лицо перекашивается. И вообще, выпендрежник, улыбался бы полностью, если считает, что это смешно, терпеть не могу полумеры.

— Звучит так, как будто ты ее ревнуешь.

— Нет.

— И скучаешь…

— Да нет же!

— Ну-ну, — Щиц примирительно поднял руки, — конечно.

— Именно.

— Почему бы тебе с ней не встретиться? — Встряла Бонни, — Тебе же явно есть, о чем с ней поговорить. Может, в отличие от Онни…

Я скривилась.

— Она никогда не относилась к моим жалобам всерьез, знаешь ли. Бабушку она просто боготворит.

Бонни покачала головой. Каркара на ее плече тоже покачала головой.

Есть такие шенские куколки, которые качают головой туда-сюда целую вечность, если их задеть, вот сейчас Бонни с Каркарой мне их напоминали.

— У! Что за гадость?! — донеслось с соседнего столика.

— Я бы на вашем месте уже убегал, — тактично заметил Щиц, — они быстро поймут, кто эта таинственная мстительница.

— Прикрой нас, — кивнула я, и мы с Бонни устремились к выходу.

Больше Бонни разговора о тетеньке и семейной поддержке в тот день не заводила. Я и сама смогла додуматься.

Нет, не поговорить, конечно.

Мне просто… было очень любопытно, кто или что мог вывести мою тетеньку из себя. Даже мне это редко удавалось.

И я подумала, что если я прослежу за ней…

Если я за ней прослежу…

Просто… пригляжу. По-родственному.

Бонни я ничего не сказала. Не хотела, чтобы она решила, что права и мне не хватает тетенькиного общества или вроде того. И чтобы она сочувственно вздыхала. И обсуждать это не хотела. В конце концов, это же моя личная тетенька и мое личное дело, зачем мне еще и этим с ней делиться?

Так что я наконец прислушалась к сплетням. Было бы глупо следить за тетенькой целыми днями, да и возможности у меня такой не было, куда интереснее было бы вычислить время и место.

Хотя получалось у меня не очень.

И отделываться от Щица было все сложнее… я понимала, что если он узнает, то точно сделает это свое выражение лица… Ну, это. Половину улыбки. И смех, и слезы. Боже, что она творит. Я его имею в виду.

Но, в конце концов, мне улыбнулась удача.

Хотя… тут как посмотреть. Думаю, это была только половина улыбки.

Иногда я делаю глупости.

Например — ошиваюсь около гуманитарного корпуса, надеясь поймать тетеньку на горячем.

К счастью, я достаточно рано усвоила такое понятие, как «эффективность», и, так как этот вариант требовал значительных усилий, но так ничего мне и не дал, хотя я и потратила на это целую неделю, я наконец потрудилась включить голову.

Слухи разрастались, в них прибавлялось подробностей: судя по всему, таинственного наглеца видели в Академии не раз и даже не два.

Я немного пораскинула мозгами, и наконец решилась обратиться за помощью к той, что знала все и еще больше.

К Марке.

Эта девчонка плела свою информационную сеть, как сбрендившая паучиха. Несмотря на всю мою к ней нелюбовь, я не могла не признать ее осведомленность.

Но я отлично понимала, что нельзя подойти к ней с пустыми руками. Как всегда говорил папенька, враги всегда очень дорого обходятся, потому и сделку с ними надо подготовить так, чтобы ни у одной из сторон не было никакой возможности взбрыкнуть в процессе.

Люди, связанные сделкой, становятся партнерами — все еще близко к врагам, но у них уже есть некие общие цели, что снижает риски.