— Что, прямо сейчас? Именно ко мне? Что-то серьезное?

— Да. — Секретарь виновато опустила глаза. — Не серьезное, скорее курьезное. Я бы не стала вас беспокоить, но…она же дочь секретаря обкома. Понимаете?

— Понимаю, — директор кивнул, — пусть войдет.

И в директорский кабинет впорхнула старшеклассница Танюша Ельцина. Она держала какой-то белый клочок бумажки, зажатый в кулак.

— Ну, Танюш, — директор приветливо указал жестом на кресло возле своего стола, — рассказывай. Что стряслось-то?

Таня послушно села и по-мальчишески встряхнула своей короткой каштановой стрижкой.

— Ой, такая история. Нужна ваша помощь… — Старшеклассница явно не знала, с чего начать, и даже стыдливо отвела глаза в сторону.

— Ну??? — надавил директор; — Ты же не в прятки ко мне тут пришла играть? Давай выкладывай, раз сама начала…

Таня вздохнула, нервно провела рукой по волосам и, разжав кулак, протянула директору мятую бумажку.

Директор с любопытством взял этот клочок, выдранный из школьной тетрадки в клеточку, и прочитал коряво написанную синей авторучкой фразу, в которой размашистые буквы плясали из стороны в сторону, видимо, от избытка чувств: «Таня, я тебя люблю! ..»

Под этой фразой стояла подпись автора.

Директор сконфуженно покрутил записку в пальцах, посмотрел на нее и так и эдак и, наконец, перевел свой взгляд на Татьяну. В ее глазах вспыхнули искры торжества.

— Ну и что, Таня? Какой-то влюбленный парень признался тебе в любви. В вашем возрасте это часто случается… Но при чем тут я? Что я должен сделать?!

Таня округлила свои глаза.

— Как это — «Что я должен сделать»? Известно что. Вызвать этого… парня на совет школы! И объявить ему строгий выговор с занесением в личное дело. Нет, лучше исключить из школы!

Большей нелепости директор в своей жизни еще не слышал.

— За что?!

— За нарушение дисциплины. В школу приходят, чтобы учиться, а не романы крутить!

— Но, может быть, парень просто пошутил…

— А потом от таких шуток у старшеклассниц рождаются внебрачные дети! И не забывайте, что я — дочь главы обкома!

Директор вздохнул.

Спустя пару дней в школе состоялась беспрецедентное собрание. Парень, написавший любовную записку Тане Ельциной, не знал, куда от стыда провалиться. Он покраснел от кончиков ушей до кончиков пальцев, а она стояла напротив него — гордая, независимая, упивающаяся своей властью над мужчинами…

По ее воле директор школы устроил весь этот театр… По ее воле этого несчастного влюбленного едва не выгнали из школы. Она — всемогущая принцесса, рожденная повелевать «сильным полом»!

Именно тогда в Татьяне и проявила себя ее психологическая суть — «власть над мужчинами». Доминантна характера, которая проявит себя в полной степени в середине 90-х, когда Таня станет «кремлевской принцессой».

В июле 1997 года она станет кремлевским советником — помощником президента страны, человеком, перед которым открыта дверь в реальную политическую власть. Она получит трамплин о котором можно лишь мечтать.

Но… она не хочет быть ни Маргарет Тэтчер, ни Кондолизой Райз, ни Мадлен Олбрайт… У нее другие интересы. Понятие «власти» у Татьяны смещено из политическо-профессиональной в психологическую сферу. И ей достаточно того, что у ее ног оказываются самые сильные мужчины «новой политической элиты». Она повелевает ими как марионетками — и упивается этим ощущением своего женского могущества.

Но об этом позже.

А пока наша Таня учится в школе и с виду кажется скромной и прилежной ученицей.

— Я хорошо помню Таню. До восьмого класса она была круглой отличницей, — вспоминает учительница географии Галина Стеблова, — Правда здоровье у нее было слабенькое, в старших классах она сильно болела и практически не посещала школу. Ее освободили от многих экзаменов, поэтому на золотую медаль она не могла претендовать. Меня очень удивило, что у Тани не было близких подруг, не было людей, к кому она проявляла бы больше теплоты и внимания, чем к другим. Она всех одноклассников держала на дистанции, на расстоянии от себя»[181].

Постепенно Ельцин стал осознавать, что все его потуги переломить ситуацию, — сделать Москву образцовым городом, а москвичей счастливыми, приводят к обратному результату: элита, гонимая Ельциным, затаила на него злобу, а простые москвичи стали разочаровываться в Ельцине, обещавшим им через год-два «переломить ситуацию». Он понял, что практически весь арсенал его кавалерийских наскоков на проблемы, которые тормозят горбачевскую перестройку (в которую он по-прежнему верил) уже исчерпан, и ничего нового он москвичам предложить не сумеет. Разочарование переходит в раздражение и недовольство: почему в целом ничего не меняется, хотя принимаются разумные решения, выдвинуты на руководящие посты новые, энергичные люди? Сначала москвичи восхищались Ельциным, расчищающим «авгиевые конюшни», сменившим целую генерацию партийный чиновников, обвиненных во всех тяжких грехах. Потом острота впечатлений притупилась, москвичи видели, что на смену «старых» чиновников пришли новые, но они оказались точно такими же. Все понимали, что самый распрекрасный секретарь райкома не в состоянии наполнить магазины продуктами и построить необходимое количество квартир для москвичей.

В ЦК партии валом повалили жалобы на Ельцина от обиженных им чиновников. Партийная элита искренне считала, что Ельцин подрывает основы существующей власти (что на самом деле так и было). Эти жалобы находили понимание в ЦК и особенно у второго, по занимаемой должности в партийной иерархии, секретаря ЦК Е. К. Лигачева. Горбачев полностью доверял второму секретарю, поручив ему заниматься делами, которыми он не хотел заниматься сам: проводить кадровую чистку, осуществлять повседневный контроль за исполнением решений Центра, короче говоря, потуже закручивать партийно-кадровые гайки. Лигачев возомнил себя всезнающим функционером, держался нарочито строго и жестко, считая, что любое проявление либерализма, нарушение иерархии взаимоотношений между начальниками и подчиненными губительно для руководящей и направляющей роли партии. Немудрено, что лучшей кандидатуры на роль «мальчика для битья», чем Б. Н. Ельцин, не могло быть, хотя Лигачев не давал «спуску» и другим партийным функционерам. Но Ельцину, который был «под рукой», доставалось больше, чем другим. Кроме того, Егор Кузьмич вероятно полагал, что он обязан строго спрашивать с Ельцина, поскольку тот был его «крестником» и по гроб жизни обязан Лигачеву за свой перевод в столицу. Как уже отмечалось, они были оба упрямыми и самолюбивыми и конфликт между ними был неизбежен.

Вот как сам Ельцин описывает сложившуюся ситуацию накануне предстоящих событий, в результате которых он не только был «изгнан» с московского «престола», но на некоторое время превратился в политического изгоя: