— Слышите? — воспряла духом няня. — Часики вполне живы.

Я побежала в кабинет Макса, посмотрела на роскошный резной деревянный корпус, где медленно двигался маятник, и взвизгнула:

— Мама!

— Лампа, дорогая, пожалуйста, тише, — попросила вошедшая следом няня, — вы разбудите Кису.

Но у меня уже и так пропал голос. Онемев, я смотрела на две цепи из ярко‑желтого металла, на которых вместо привычных блестящих гирь были подвешены мопсихи Фира и Муся. Черная собака покачивалась справа, бежевая слева. Их выпуклые глаза, не моргая, смотрели на меня, передние лапки были сложены на груди, задние безвольно вытянулись.

— Евлампия Андреевна, вы в порядке? — испугалась Краузе. — Скажите словечко. Только не громко, а то девочка, не дай бог, проснется. Потом ее уложить будет трудно, Киса по брату скучает…

Из моего горла вырвался всхлип, потом вопль:

— А‑а‑а‑а‑а!

Часы, наверное испугавшись изданного мною звука, начали бить еще раз. Затем совершенно неожиданно запели низким хриплым басом: «Если б я был султан, я б имел трех жен…»

Из коридора послышался быстрый топот. В кабинет влетела Киса, одетая в розовую пижамку с принтами в виде Микки Мауса, и громко чихнула.

— Будь здорова, детка, — ласково сказала Роза Леопольдовна. — Проснулась? Пошли в кроватку.

— Утро? — спросила Киса.

— Нет, солнышко, ночь, — закудахтала Краузе.

— А‑а‑а‑а! — заорала я опять. — А‑а‑а‑а!

Девочка подошла ко мне.

— Лампа кричит?

Я, по‑прежнему глядевшая на удушенных мопсих, изо всех сил пыталась справиться с нахлынувшими эмоциями. Мои любимые собачки, мои милые щенята! Я убью этого Мирона!

— Нет, котеночек, Евлампия Андреевна поет от радости, у нее хорошее настроение, — засуетилась Краузе.

Ко мне внезапно вернулся голос:

— Немедленно уведите ребенка из кабинета! Кисе нельзя видеть это!

— Хочу видеть, — тут же заявила малышка.

Я быстро загородила собой часы.

Няня взяла воспитанницу за руку.

— Что плохого в часах?

— Там… вместо гирь… мопсы, — прохрипела я.

— Правильно, — удивленно посмотрела на меня Роза Леопольдовна. — О‑о‑о! Поняла! Вы решили, что Мирон без спроса взял игрушки Кисы и теперь она расстроится, увидев, что Муся и Фира к цепочкам привязаны? Ну так не беспокойтесь, девочка сама мастеру их отдала.

Меня стало подташнивать.

— К‑кого? — шепотом выдавила я из себя.

— Плюшевых мопсов, — удивилась Роза Леопольдовна. — Или я вас неправильно поняла?

Я развернулась и так стремительно приблизилась к стеклу, за которым двигался маятник, что впечаталась лбом в него.

— Осторожнее! — предостерегла Краузе. — Если колотиться в корпус часов, можно ход сбить.

Я потерла ладонью голову.

— Так они не живые…

Роза Леопольдовна подняла Кису.

— Конечно, нет.

— А выглядят как настоящие, — никак не могла прийти в себя я.

— Немецкое качество, от германской фирмы, — одобрительно заметила няня. — Подарок Егора. Это он сестренке собачек преподнес, чтобы она в его отсутствие не тосковала. Киса их назвала Муся и Фира. От настоящих не отличить.

Раздалось цоканье, в кабинет медленно втянулись зевающие мопсихи. Я прислонилась к стене и стала ждать, когда сердце перестанет биться о ребра.

— Спокойной ночи, — прощебетала Киса и помахала мне ручонкой. — День прошел, иду ко сну, крепко глазки я сомкну, Боже, взгляд твоих очей над кроваткой будь моей. Хороший стишок?

— Очень, — похвалила Роза Леопольдовна и увела девочку.

Муся и Фира плюхнулись на ковер и захрапели. Я посмотрела на их плюшевых собратьев, пошла на кухню, увидела чашку, полную крепко заваренного чая, решила вытащить самодеятельную железную «эгоистку», схватилась за нее пальцами и вскрикнула. Несмотря на то что Краузе довольно давно налила в кружку кипяток, «заварочница» оказалась раскаленной. Г‑образный крючок выпал из руки, разбил чашку, осколки и жидкость брызнули в разные стороны.

— Ой‑ой, — запричитала вошедшая Краузе, — жаль кружечку! Ее Егор мне на Восьмое марта подарил!

Я, с трудом сохраняя спокойствие, пошла к двери, бормоча на ходу:

— Найдите Мирона, пусть приедет и вернет статус‑кво.

— Кого? — жалобно уточнила няня.

— Вызовите парня, желательно поскорей, сама ему все объясню, — сказала я и выскочила в коридор.

Моя мама, если маленькая Фрося [9] начинала на кого‑то злиться, всегда говорила:

— Милая, чем сильнее ты сердишься на человека, тем приветливее и спокойнее надо с ним разговаривать.

И теперь я, если впадаю в ярость, нежно улыбаюсь и становлюсь похожа на медовый пряник, щедро облитый шоколадной глазурью. Но вы даже представить себе не можете, как мне хотелось сейчас заорать, затопать ногами, схватить сковородку и треснуть Мирона по затылку.

Чуть не задохнувшись от возмущения, я бросилась в спальню, прямо в одежде плюхнулась на кровать, вытянулась и попыталась успокоиться. Постель неожиданно слегка покачнулась. Сначала я подумала, что мне показалось, но потом, сменив позу, я поняла: кровать действительно по непонятной причине потеряла устойчивость.

Полная ужасных предчувствий, я сползла с нее, встала на колени и посмотрела на ножки семейного ложа. Передние оказались на своих местах, а вот вместо задних я увидела два желтых цилиндра. Это были гири от напольных часов.

— Роза Леопольдовна! — заорала я.

— Господи, пожар? — испуганно спросила Краузе, вбегая в спальню. — Горим?

Я молча показала пальцем в пол.

— Видите?

— Паркет, — недоуменно констатировала Краузе. — И коврик.

— Ноги, — только и сумела произнести я.

Няня живо нагнулась, потрогала меня за лодыжки и запричитала:

— Вас парализовало, да?

Моя злость в одночасье испарилась, мне стало смешно. Ну да, парализовало, и я не могу встать с четверенек.

— Лампа кричит? — спросила Киса, входя в спальню.

Роза Леопольдовна выпрямилась.

— Деточка, ты опять проснулась. Не волнуйся, Евлампия Андреевна снова поет.

Я захихикала. Ну да, правильно, госпожу Романову парализовало, она вскочила с кровати и, переполненная счастьем от случившегося, запела во всю мощь легких. Если человек лишается двигательной активности, он всегда так поступает.