Рауфф скрестил руки на груди и, прислонясь к стене, велел продолжать действо. Почуяв недоброе, ни супруга, ни ее визави возразить не посмели. Кучер же, по приказу хозяина, отправился за остальными гостями мужского пола и, используя в качестве аргумента ружье, сопроводил их к месту спектакля, расставив "за кулисами" в порядке очереди ждать своего выхода.

В течение трех часов Рауфф, не меняя позы, наблюдал за отработанными действиями своей неутомимой супруги, составляя дуэты, трио и квартеты по своему усмотрению. Это был, пожалуй, самый веселый из всех проведенных "танцевальных вечеров". Кстати, по иронии судьбы, именно эту, ближайшую к выходу в мансарду, комнату выбрала позже Патриция в качестве своего аппартамента.

По окончании развлечения хозяин велел конюху завернуть то, во что превратилась его жена, в простынь и отнести на конюшню, сам же, любезно улыбаясь, проводил гостей за ворота, выразив надежду, что им у него понравилось и пригласив всех бывать почаще. Ожидавшие было неприятностей или даже, чего доброго, физической расправы бывшего наемника гости воспряли духом и, отводя глаза, поблагодарили Рауффа за гостеприимство, после чего вежливо удалились.

Свидетелями же кульминационного момента той сказочной ночи были лишь сам хозяин, конюх, да один из гнедых жеребцов, которому и в самых радужных снах не могла привидиться такая партнерша. Он, по всей видимости, и убил ее, после чего дело было за малым – подвесить бездыханное тело на балке, дабы не заострять внимание на истинной причине смерти. Позже, конечно, все стало известно благодаря спиртному, не способствовавшему молчанию верного конюха.

Вообще, много об этом не говорили – слишком велико было число жителей округи, напрямую причастных к событиям той ночи и слишком много страху им пришлось натерпеться. Рауфф же избежал всякого преследования, ибо осуждать его за содеянное было действительно сложно. Посмеявшись, назвали дело самоубийством и на том закрыли.

В третий раз Рауфф не женился, но и не замкнулся в себе, как после смерти первой жены. Напротив – он стал гораздо больше времени уделять детям, друзьям и охоте. Этому способствовало, конечно, то обстоятельство, что дела, налаженные и находящиеся в порядке, не требовали более его постоянного внимания, большей частью ведомые управляющими. Частым гостем в сером доме у реки стала радость, настоящая и чистая, не окрашенная духом разврата и подлости, как при покойной хозяйке. Отец просил Ангелику не вдаваться до поры в разговорах с младщей сестрой в подробности семейной истории, в частности, не подчеркивать, что у детей разные матери. Совместными усилиями, при участии Роббинса и семьи Линхоф была создана вполне приемлемая легенда о безвременно ушедшей и оплаканной матери семейства, причем со временем в нее, казалось, поверили и сами авторы. Патриция росла в самой благоприятной атмосфере, с удовольствием училась, любила книги и все новое. Подобно родителю, она могла часами просиживать в библиотеке, в ее лице нашедшей, наконец, истинного ценителя. Любопытство девочки и склонность совать нос в чужие дела охотно приписывались ее не по годам развитому интеллекту, а ее редкая, просто кукольная красота, столь отличная от материнской жеманности – удачному эксперименту природы. Казалось, ничто не предвещало беды.

Однако гнедой жеребец убил несколько лет назад мать Патриции Кристианы, но не ее гены, унаследованные дочерью. Постепенно стало все более бросаться в глаза, что любопытство девочки, становящееся просто неприличным, объясняется не только ее умственными потребностями, но и еще чем-то.

Уже в самом раннем возрасте так называемые "половые таинства" не были для маленькой бестии секретом. Она неизменно оказывалась в нужное время и в нужном месте, став буквально напастью для не чурающихся определенного образа жизни слуг, а вскоре и всех жителей деревни. Причем уже к восьми годам она научилась достаточно ловко использовать добытую информацию и улыбка этого ребенка вызывала порой больший страх, чем волчий оскал. Менее всего при этом Патриция была поборником нравственности, скорее – злым духом, взимающим с грешников плату за молчание. Не один человек в деревне видел ее в своих радужных мечтах тонущей в болоте или затоптанной табуном взбесившихся лошадей, а происходящие время от времени странные случайности в сером доме не способствовали популярности населяющего его семейства. Несколько раз предпринимальсь попытки обратить внимание Рауффа на "необычное поведение" младшей дочери, но он лишь отмахивался, смеясь. Предоставьте, дескать, ребенку жить своей жизнью.

Между тем стало известно о помолвке Ангелики и Роберта, что, как я уже говорила, неожиданностью ни для кого не явилось – молодые люди были дружны почти с рождения и представляли собой неплохую пару. Им прочили долгие годы счастья и желали горы банальностей. Пусть Ангелика и была несколько замкнута и молчалива – ее любили в деревне за добрый нрав и искреннее участие в маленьких и больших бедах односельчан. Никто никогда не видел от нее подлости и не слышал грубого слова. В общем, при сравнении с младшей сестрой девушка сильно выигрывала, хоть ее внешность и не была столь блестящей. Но, тем не менее, она была довольно миленькой и тот факт, что Роберт Линхоф в нее по-настоящему влюблен, сомнений и дискуссий не вызывал. Поговаривали, правда, что их бракосочетание в определенной мере форсировано негаданно наступившей беременностью и что негаданной она была лишь для Роберта, но эти слухи не могли испортить общего впечатления гармонии, царящей между молодоженами. Одним словом – свадьба состоялась и все окрестные жители были рады поучаствовать в сем действе и внести свою лепту поздравлений.

Разумеется, беременность Ангелики не была пустым слухом и вскоре это стало заметно всем. Как бы там ни было, будущая мать была рада и охотно делилась впечатлениями и ощущениями с соседями и знакомыми, приходящими, чтобы ее навестить. Среди них была и некая Гудрун Арсани, чей автопортрет ты, полагаю, видел во время своего позапрошлого визита. Она была тогда совсем еще девочкой, лет одиннадцати, и также полной мечтаний и романтики, хотя увлечение живописью уже тогда было ее основным интересом. Так вот, надо отметить, что Патриция в то время несколько изменилась и даже прониклась неким подобием заботы к старшей сестре и будущему племяннику. Она старалась во всем угодить ей, проводила с ней много времени и в порыве нежности обнимала то Ангелику, то Роберта, рассыпаясь в преждевременных поздравлениях. И, хотя столь непохожие на нее проявления чувств постепенно заметно сместились в сторону мужа сестры, тогда это никаких подозрений не вызвало, ибо ее нежный возраст являлся естественным буфером для каких-либо пересудов в этом направлении.

Однако, беременности не дано было увенчаться нормальными родами. Недели за четыре до срока, выйдя по делам из комнаты, которую она делила с мужем, Ангелика зачем-то пошла к лестнице, поскользнулась в темноте и со страшным грохотом, разбудившим весь дом, скатилась вниз. Позже она сказала, что ей спросонья послышался голос мужа из конца коридора и она, удивленная, отправилась посмотреть, действительно ли это Роберт ведет с кем-то ночные беседы, ибо, выходя из комнаты, не обратила внимания, находился ли он в постели. Но, так это или нет, было уже неважно – ребенок погиб и сама Ангелика лишь чудом осталась жива, почти изойдя кровью и несколько недель после этого бывшая не в состоянии подняться с постели, что при ее от природы некрепком здоровье и тяжести произошедшего несчастного случая было неудивительно. Но прошло время, и жизнь в доме потекла по-прежнему, повседневные заботы и хлопоты немного притупили боль от пережитого, но тоска, уже знакомая этим стенам после несчастья с матерью Ангелики, вновь стала членом семьи Рауффа, в первую очередь заключив в свои объятия его старшую дочь, ставшую еще более нелюдимой и замкнутой, практически прекратившую следить за собой и, в частности, за своим настроением, раздражая мужа плаксивостью и угрюмством, ставшими отныне ее постоянными спутниками. Роберт стал все чаще сопровождать тестя на охоте и помогать в делах собственному отцу, которые шли все хуже и грозили оставить Роберта без сколько-нибудь приличного наследства. Даже сам дом без должного ремонта постепенно приходил в запустение, что, собственно, и являлось причиной проживания молодого Линхофа с женой в доме крепко стоящего на ногах Рауффа. Одновременно с тем стала все больше обращать на себя внимание растущая дружба между Робертом и младшей сестрой жены, бывшей в то время хотя и десяти лет от роду, но не по годам развитой девочкой, о чем я уже упоминала, и могущей говорить достаточно разумно, чтобы удерживать внимание отца и его друзей, не говоря уж об ищущем отдушины и повода для радости Линхофа – младшего. Их стали все чаще видеть вместе, то сидящими и оживленно болтающими на одной из скамеек сада, то скачущими на лошадях по полевым дорогам, то задумчиво смотрящими на воду, сидя на большом плоском камне у реки, с которым ты, безусловно, давно знаком – иначе и быть не могло, ибо камень этот играет немалую роль во всем происходившем и происходящем…