Надо сказать, у юной Патриции было одно весьма странное для ее возраста и темперамента увлечение, а именно – северная мифология. Причем не только в виде сказок и преданий, как ее принято воспринимать в современном мире, но вкупе со всевозможными таинствами и ритуалами, подробно описанными в некоторых из книг, собранных и переданных в распоряжение дочерей Рауффом. Не знаю, понимал ли он сам, что тематика некоторых из них, мягко скажем, выходит за рамки развлекательной литературы и несет с собой нечто большее, нежели чисто познавательную нагрузку, но факт остается фактом – библиотека была излюбленным местом пребывания Патриции и всю "программу", хранящуюся на страницах этих фолиантов, она знала как собственный карман. Несколькими годами позже, когда Патриция и Гудрун сдружились, та уверяла Гудрун, что, благодаря некоторым обретенным навыкам, она даже в состоянии управлять многими природными явлениями и распоряжаться людскими чувствами по своему усмотрению.

Гудрун, конечно, поначалу не приняла этих утверждений серьезно, приписывая их фантазии и восторженности своей более молодой подруги. Но один случай, произошедший спустя пару месяцев после этого разговора, заставил ее усомниться в обоснованности собственного скепсиса. Однажды, во время затянувшейся воскресной прогулки по лесу, подруги забрели гораздо дальше, чем было допустимо с точки зрения безопасности – в те времена большие участки леса еще оставались относительно дикими и встречи с неприятностями в виде лесных животных были нередки, да и всякий сброд вроде грабителей да убийц находил в них свое пристанище, по крайней мере, матери считали своим долгом воспитывать детей в свете именно таких историй. Пришло время возвращаться, к тому же собирался дождь, и было решено повернуть назад. И тут, на другом краю просеки, на которую случайно наткнулись девушки, они заметили дикого кабана, с остервенением роющего рылом землю. Но самое неприятное было, что кабан тоже заметил их и, одним прыжком развернувшись, замер, видимо, оценивая ситуацию. Понятно, что никакого оружия у Патриции и Гудрун с собою не было, ибо, как утверждала Патриция, женское оружие – страсть и коварство. Но, подозревая, что в бою с кабаном эти средства бессильны, было решено просто не двигаться с места в надежде на то, что кабан утратит интерес к неподвижной мишени и продолжит свое прежнее занятие, от которого его так беспардонно оторвали. Однако эта надежда оказалась тщетной – кабан, подобравшись и нагнув клыкастую башку, бросился в атаку, выбивая копытами клочья земли и явно вознамерившись покарать самым серьезным образом покусившихся на его территорию неведомых барышень.

Оторопев от ужаса, Гудрун словно приросла к месту, где стояла, попрощавшись наскоро с родными и жизнью. Патриция же, деловито поставив на землю котомку, которую несла всю дорогу, и освободив таким образом руки, вытянула их в направлении несущейся дикой свиньи и сказала что-то совсем неслышно, после чего выбросила одну руку к небу, добавив еще несколько слов, среди которых Гудрун явственно различила имена "Тор" и "Скади", после чего блеснувшая молния оставила от кабана-агрессора лишь внушительный кусок обугленного, вонючего мяса. Пораженная Гудрун не могла оправиться от потрясения и оторвать взгляд от того, что еще несколько секунд назад было ее смертью. Патриция же, засмеявшись, уверила подругу, что случившееся было чистым совпадением и та не должна принимать это всерьез и зацикливаться на этом. Гудрун сделала вид, что поверила объяснениям, но настороженность и даже некоторый суеверный страх по отношению к подруге отныне навсегда поселились в ее сердце.

Ну, я отвлеклась. Так вот, еще в двадцать первом году или около того Рауфф, изумив всех, возобновил субботние оргии, выдуманные когда-то его второй покойницей-женой и саркастически именуемые "вечерами танцев". Никто не ожидал от него такой выходки, полагая, что после того, как череда этих балов столь трагически оборвалась, ему даже вспомнить об этом было бы тяжело и, уж во всяком случае, он никогда не придет к мысли вновь учредить нечто подобное. Тем не менее, танцевальные вечера возобновились и даже некоторые из принявших участие в той, последней учиненной его покойницей-женой, оргии, оклемавшись от унижения, были непрочь вернуться хотя бы ненадолго в прошлое. Поначалу, правда, эти ночные встречи имели вполне невинный и даже благопристойный вид, постепенно набирая обороты и лишь году к двадцать пятому достигнув своего апогея, чему, если верить преданиям, немало способствовали сам распоясавшийся с годами хозяин и муж его старшей дочери, Роберт, находивший тогда горячий отклик в сердцах окрестных, падких до свежей плоти, красавиц. Но как раз примерно в тот год его неудержимой "бойцовской" карьере был положен конец, и рукой, несомненно, гораздо более властной, нежели не пользующиеся в стенах дома популярностью носители морально-нравственных норм, а именно – повзрослевшей Патрицией, прибравшей зятя к рукам со всеми потрохами.

По округе пронесся шепот, что эта двенадцатилетняя "волчица в человеческом обличье" даст фору любой опытной взрослой шлюхе, и не только интеллектуально, что сомнений не вызывало, но и внешне. А железная воля и непревзойденное, древнее коварство, дополняя вышеназванные качества, не допускают даже мысли о каком бы то ни было соперничестве. Ей завидовали и ее боялись. Ею восхищались и ее проклянали. Она жила свою жизнь так, как хотела, что могли себе позволить очень немногие, и упивалась каждым ее мгновением, каждой своей победой над беззащитными перед ее лютой рассчетливостью людьми и каждой секундой чужой боли, доставлять которую было, несомненно, одним из ее любимых времяпрепровождений.

Ее собственные козни ничуть не уступали подлостям ее излюбленного божества Локи, а конечная их цель была известна только ей самой, если таковая вообще существовала. Но, несмотря на всю ее репутацию, по меньшей мере три человека все же искренне любили ее – беззаветно преданный ей Роберт Линхоф, души не чаявший в дочери Рауфф и… Гудрун Арсани, числившаяся единственной подругой Патриции и являвшаяся, по сути, единственной ниточкой, ведущей от людей к разуму этой взбалмошной девицы. Порой Патриция все же прислушивалась к доводам подруги и Гудрун искренне полагала, что именно благодаря ей многим людям удалось избежать неприятностей, казавшихся неминуемыми. Моя, тогда еще молодая, бабка знала многие тайны юной дочки Рауффа, ревниво оберегаемые впоследствие ими обеими, и именно ей поверяла свои.

Так, в двадцать восьмом году, Патриция первой, раньше отца и матери Гудрун, была посвящена в намерения подруги выйти замуж за Криса Тапера, сына жившего немного ниже по реке фермера, к сожалению, того самого, который без малого пятнадцать лет назад был уличен Рауффом в некотором злоупотреблении, так скажем, гостеприимством его дома. Патрицию же, к тому времени давно знавшую от отца подробности той истории, это совпадение лишь позабавило, что, конечно же, окончательно успокоило в немалой степени зависящую от ее мнения подругу. Когда хотела, Патриция Рауфф могла быть очень милой и даже нежной, что, в конечном счете, и импонировало Гудрун, считавшей, что именно забота и отзывчивость – истинное лицо ее подруги, а окружающие просто не могут этого разглядеть, зашоренные предрассудками.

Молодая Арсани, конечно же, была несколько обеспокоена не совсем, с ее точки зрения, нормальными отношениями подруги с зятем, явно не сулившими никакой перспективы и могущими со временем стать даже опасными. Но, когда она попробовала издалека подойти к этой теме в разговоре с Патрицией, та, мгновенно распознав неуклюже завуалированную суть, засмеялась и попросила ее не тревожиться, ибо все ясно и предопределено, а именно то, что тандем Патриция-Роберт создан давно и навеки и ничто не в состоянии разрушить его, даже смерть. Гудрун лишь вздохнула, охваченная недобрым предчувствием.