Гудрун Тапер, в девичестве Арсани, сдержала данное ею самоубийце слово…

И лишь после того, как последний физический след злосчастной и преследуемой муками семьи Рауфф стерся с этой земли, решилась она открыть людям тайну бывшего наемника, которую он по каким-то ему одному ведомым измышлениям не захотел унести с собой в могилу. Хотя о причинах, побудивших его довериться Гудрун, догадаться было в последствии нетрудно.

Все очень просто – в тот проклятый вечер, на берегу реки, Рауфф рассек пополам не убийцу Ангелики, нет. Он, не дрогнув, заставил навеки замолчать свидетеля, единственного человека кроме него самого, видевшего, как его дочь, Патриция Кристиана, с холодностью пантеры отправила на тот свет свою старшую сестру.

Рауфф видел, как Патриция, покинув гостей, отправилась через сад на берег, а поскольку получасом ранее в том же направлении ушли и Роберт с Ангеликой, то обеспокоенный отец, сочтя своим долгом воспрепятствовать грозившему разгореться скандалу, последовал за ней. Едва приблизившись к калитке, выходящей к черно-серому камню, Рауфф понял, что уже поздно – погрузив руку в волосы сестры, Патриция, с невиданными для столь внешне утонченного существа силой и остервенением, била ту головой об обломок скалы, становящийся красным от пролитой крови. Бывшему наемнику не нужно было долго присматриваться, чтобы определить, что дочь, рожденная его первой женой, мертва и исправить ситуацию он не в силах.

Роберт, стоя в нескольких шагах от погубленной супруги и обезумевшей любовницы, казалось, врос в землю, и лишь открываемый и закрываемый, словно у рыбы, рот позволял отличить его от статуи. Наконец, Линхоф опомнился и бросился в гущу событий, но, как уже сказано, с явным опозданием – открытые глаза Ангелики уже ничего не видели, а стоящий в них панический ужас был последней эмоцией, испытанной его благоверной. Оторвавшись от своей жертвы, семнадцатилетняя Патриция впилась хищным поцелуем в его губы и он, словно возбуждаемый видом трупа некрофил, не сумел отказаться от предложенного.

Это было столь же мерзко, сколь и ужасно, и даже прошедший огонь и воду Рауфф не мог не содрогнуться при виде столь откровенного конщунства. Затем, отряхнувшись, Роберт Линхоф взял-таки управление ситуацией в свои руки, объяснив хохочущей стерве, что единственный их шанс на спасение – это избавиться от тела, и послав ее за необходимыми инструментами. Сам же он пока застирает одежду и расчистит место у забора, где свежей могилы никто не заметит.

Рауфф насилу успел отпрянуть в заросли кустов, как мимо пронеслась Патриция, также, наконец, осознав нешуточность положения. Внутренне содрогаясь, хозяин дома вернулся к гостям, призвав на помощь всю свою выдержку и тренированное хладнокровие, дабы не подать виду, как он возбужден и испуган. Рауфф молился про себя, чтобы оставшимся на берегу подонкам удалось-таки закопать труп и скрыть следы происшествия, со стыдом осознавая, что младшая дочь остается для него самым дорогим существом на свете, даже после того, как он окончательно убедился, что под его кровом взросло чудовище, не смеющее именоваться человеком.

Какова же была паника старого прошлого наемника, когда музыка вдруг оборвалась и раздались крики, из которых он понял, что его надежды рухнули – четыре девки затеяли лесную прогулку в самое неподходящее время.Также ему стало ясно, что Патрицию пока никто не обвиняет и уличен был один Роберт.

Решение пришло мгновенно, ибо Рауфф вовсе не был уверен, что Линхоф станет покрывать свою юную полюбовницу под угрозой суда и неминуемой казни, каковы бы ни были его чувства к ней. Посему оставался лишь один путь спасения любимого отпрыска – избавиться от Роберта. Но, уже взяв того на мушку и будучи готовым нажать на курок, доведенный до отчаяния Рауфф вдруг вспомнил местный обычай – в случае осечки не стрелять повторно – даже на охоте, ибо и у зверя должна оставаться надежда не спасение. Именно потому, не доверяя больше технике, бывший наемник сменил ружье на топор, которым владел виртуозно.

Для закрепления впечатления среди жителей Рауфф разыграл спектакль со священником, пообещав снести с плеч и скормить собакам его башку, посмей тот хотя бы приблизиться к останкам "этого подонка".

С грехом же, взятым на душу, старый Рауфф не позволил себе жить дальше и, излив сердце Гудрун Тапер, бывшей как невольной могильщицей Роберта Линхофа, так и лучшей подругой Патриции, и передав в ее руки судьбу последней, составил компанию убиенному им зятю.

Патриция же оставалась во время всех этих событий удивительно хладнокровной. Казалось, что ее самообладание – просто результат глубочайшего потрясения, вызванного столь жуткой тройной потерей, и она просто не может прийти в себя и выкарабкаться из глубин горя и душевной опустошенности. Она держалась ровно, говорила сдержанно и грациозными движениями отстраняла сыпавшиеся на нее отовсюду соболезнования, демонстрируя тем самым, насколько безутешна она в своих страданиях. Ее, и без того всегда малокровное, лицо приобрело мраморный оттенок и она, казалось, вообще не спала в эти дни, ибо, в какое бы время не приходили посетители, они всегда заставали ее прибранной и готовой к обсуждению любых вопросов, включая деловые заботы, которых, по смерти отца, у нее появилось немало – имущество Рауффа требовало управления и его партнеры, которых было довольно много, не могли, натурально, ждать, пока наследница отбросит скорбь и займется делами.

Мало того, некоторые из них видели в ситуации неплохую возможность нажиться, полагая юную Рауфф несведущей в финансовых вопросах и посему легкой добычей. Тем более, как стало известно, официальный управляющий делами по какой-то причине исполнял все пожелания своей юной хозяйки, а посему дожидаться замужества или совершеннолетия последней было излишне.

Насколько удались этим людям их задумки, неизвестно, но многие арендаторы покидали серый дом после разговора с ней в более чем удрученном состоянии, что могло свидетельствовать об их глубоком разочаровании результатами беседы. Но, так или иначе, каким-то образом Патриция справилась с ситуацией и через какое-то время ажиотаж вокруг нее начал стихать, а зетем и вовсе иссяк.

Разумеется, кажущаяся скорбь Патриции Рауфф могла обмануть кого угодно, кроме Гудрун Тапер. Знающая истинное положение вещей, верная подруга не заблуждалась относительно способности товарки "преодолеть горе" и присоединялась к всеобщим соболезнованиям и причитаниям лишь ради того, чтобы не выглядеть странно и не навести Патрицию на ненужные размышления. Надо сказать, сама Гудрун была в полнейшем смятении – с одной стороны, она осознавала весь ужас произошедшего и ей была вполне ясна отвращающая сущность юной наследницы, не имевшей, по ее мнению, ничего святого; с другой же – многолетняя привязанность не могла испариться в одночасье и Гудрун была просто не в состоянии вдруг перестать считать убийцу своей подругой. Она невольно пыталась найти хоть какие-то оправдания для Патриции, хоть как-то смягчить вину той в своих собственных глазах, и приписывала ужасные черты характера подруги унаследованному от отца буйному нраву, ибо поступок Рауффа представлялся Гудрун не менее отвратительным, чем совершенный его младшей дочерью – если уж на то пошло, подробностей преступления Патриции она не знала, и допускала даже, что оно могло случиться спонтанно и не иметь изначального умысла, тогда как хладнокровие старого Рауффа, убившего заведомо невинного человека и, что не менее гнусно, не давшего даже похоронить тело убиенного по христианским обычаям, обрекая душу бедняги на беспокойство, казалось доброй молодой художнице абсолютной бесчеловечностью, не могущей иметь оправдания.