* * *

Моей бравады хватило ровно до порога спальни. Коридоры Подземного мира перестроились таким образом, что я моментально оказалась перед своей комнатой. Отперев дверь, я вошла, мечтая убежать от ярости и разочарования, которые преследовали меня по пятам.

Дыхание перехватило. Слезы жгли ресницы, но никак не проливались. Мне хотелось орать. Хотелось разнести комнату в щепки. Что-нибудь разбить, уничтожить. Уничтожить его.

В бешенстве я начала швырять в стену предметы мебельного гарнитура. Столик и кресла в стиле Людовика XV, хлипкие с виду, оказались на удивление крепкими, и просто отскакивали от стены. С яростным воплем я схватила одно из кресел за ножки и стала лупить им по глянцевитому травертину. Потребовалось несколько ударов, прежде чем кресло разлетелось, отбив краешек облицовки камина. Обломки я отправила в огонь, второе кресло и столик последовали туда же.

Далее пришел черед остальных предметов – канделябров, пристенных столиков, изящных и уродливых безделушек. Статуэтку ухмыляющегося сатира и бьющейся в экстазе нимфы я с размаху кинула в дверь, хрупкий фарфор моментально разбился.

Я вопила, визжала, ломала и крушила все подряд, покуда не выпустила гнев и отчаяние. Я лежала на полу посреди учиненного мною же разгрома и часто, прерывисто дышала.

Свадебное платье душило. Я попробовала сорвать с себя тонкий шелк, однако на это усилие моей ненависти уже не хватило. Я была опустошена. После бурного вечера, полного радужных надежд, и их последующего срыва, пустота в душе ощущалась спасительным блаженством. Я слушала, как потрескивает огонь в камине, и пыталась нащупать в этих звуках ритм, структуру, музыку.

В голове возникли ноты: короткий подъем, стремительное падение – жест, движение руки. Вот она протягивается, и тут же бессильно повисает. Мотив повторялся раз за разом, все убыстряясь, пока ураган шестнадцатых, выплеснувшийся из меня, не разбился звенящим аккордом. Прежде ничего подобного я не сочиняла. Музыка не отличалась красотой; она была грубой, диссонирующей, неблагозвучной и полностью соответствовала моему настроению.

Чтобы ее записать, мне требовалась бумага. Но ведь я уничтожила в комнате все до последнего клочка… Я коротко хихикнула. На каждом шагу сама себе ставлю подножки – как это на меня похоже!

Я окинула взглядом свое платье. По большей части оно оставалось белым, темнели только пятна от пролитого вина да кое-где пятнышки грязи. Вооружившись длинной деревянной щепкой, я обуглила острие в пламени очага, затем быстро охладила, подув на кончик и прижав его пальцами, и стала записывать ноты.

* * *

Неоконченная музыкальная фраза ввинтилась в мой сон, настойчиво требуя завершения, однако форма от меня ускользала. Я не знала, как ответить на заданный вопрос. Фраза казалась знакомой, словно насвистанный мотивчик из детства, но я упорно не могла вспомнить, где слышала его раньше.

Я резко проснулась. В камине остывала зола; я, голая и замерзшая, лежала на полу посреди горы обломков. Свадебное платье свисало с кроватной стойки, белый шелк был испещрен угольными каракулями – обрывками шедевра, созданного мной в минуты гнева. Я провела шершавыми пальцами по гладкой поверхности материала. Как недолговечна эта запись, как легко ее стереть! Один грязный мазок, и результат нескольких часов работы исчезнет. Дразнящим движением я дотронулась до краешка нотной строки, испытывая сильный соблазн разделаться с собственным творением, но все же заглушила в себе этот порыв.

Шелковая ткань тихонько зашелестела. В землянке потянуло сквозняком. Зябко ежась, я встала, покрутила головой в поисках источника воздуха, и вдруг споткнулась о порог.

Проморгавшись, я обнаружила, что моя комната наглухо запечатана и заперта на замок. Моя дверь стояла на месте, однако рядом с камином возник проем с арочной дверью, коей прежде не было. Тянуло как раз из щели над порогом.

Я оглянулась. Следы моего вчерашнего буйства никуда не делись. Да, это моя комната. Вот моя кровать, вот свадебное платье. Не желая снова надевать его, я пожелала другой наряд. На постели появился пеньюар, такой мятый, как будто его достали невесть откуда, а не создали при помощи магии. Одевшись, я шагнула в темноту.

Волшебные огоньки ожили, стоило мне переступить порог новой комнаты. Они медленно и неохотно подмигивали, словно пробуждались от спячки. Их мягкое свечение озарило еще несколько комнат, просторнее и богаче моей, хотя тоже небольших по размерам. На середине той, в которую я вошла, стоял клавир.

У меня захватило дух от восторга. Инструмент был великолепен. Роскошная, темная и теплая древесина сверкала в мерцании волшебных огоньков. Я благоговейно провела рукой по клавишам, отполированным до матового блеска. Их было на целую октаву больше, чем у клавиров в гостинице, а когда я нажала на клавишу, помещение наполнил чистый, сочный звук без того неприятного металлического дребезжания, которым страдали наши домашние инструменты.

Я наиграла простенький мотив, и душа моя воспарила: я была потеряна, а теперь снова обрела себя. На маленьком столике возле клавира я вдруг заметила стопку бумажных листков и чернила.

Нотная бумага, с уже нанесенным нотным станом. Осталось только указать ключ, рассадить ноты по линейкам и поставить свою подпись. Я напряглась. Очередной трюк, очередная насмешка Короля гоблинов.

Комната хранила безмолвные отголоски издевательского смеха. Я испытала соблазн облить клавиатуру чернилами и разорвать нотную бумагу на мелкие клочки, однако воспоминание о высоком элегантном незнакомце на рыночной площади остановило мою руку. Высокий элегантный мужчина подошел к бедной некрасивой девушке просто потому, что расслышал музыку в ее сердце и захотел дать этой музыке свободу.

Пальцы мои подрагивали от желания передать чувства на бумаге. Свадебное платье висело в спальне, так близко и одновременно так далеко. Мне хотелось перенести записи, сделанные углем, на бумажные страницы.

Но я этого не сделала. Развернувшись, я побрела назад в землянку. Волшебные огоньки один за другим гасли, как притушенные свечи. Какое теперь время суток, я не знала. На картине с изображением Рощи гоблинов, висевшей над камином, бесшумно шел снег. Час был то ли предрассветный, то ли закатный, когда уже сгущаются сумерки. Точнее сказать я не могла – снег, тихо падающий на черные ветви, рассеивал неяркий свет.

Я сощурилась. Готова поклясться, снег действительно падал! Снежинки на зимнем пейзаже плавно опускались с неба. Может, все это мерещится мне из-за недосыпа или слезных корочек, засохших в уголках глаз? Я пригляделась внимательнее.

Нет, зрение меня не подводило. Наверху, в Роще гоблинов, шел снег. Я словно смотрела в окошко своей комнаты, там, в гостинице. Меня вдруг охватила тоска по дому. По Йозефу и Кете, маме с папой, даже по Констанце. Я скучала и по той девушке, которой была раньше: послушной дочери, любящей старшей сестре, тайной сочинительнице музыки. Пускай жизнь моя была серой и унылой, зато я знала свое место. А какое место я занимаю здесь? Кто я в Подземном мире? Брошенная королева, нелюбимая, нежеланная супруга. Все еще девственница. Куда бы я ни пришла, все меня отвергают, даже гоблины.