Наспех заколов волосы и облачившись, Амалия побежала искать разъяренного Рудольфа. За прошедшие дни девушка успела хорошо изучить своенравного кузена и вполне отдавала себе отчет в том, что, когда его самолюбие столь жестоко уязвлено, он ни с кем не станет церемониться, тем более с каким-то австрийским агентом, посмевшим стать ему поперек дороги.

Из малого салона доносились истошные вопли, и Амалия, сообразив, что именно там Рудольф чинит расправу, ринулась туда.

– Господи, только бы он его не убил!

Она застала весьма любопытную картину. Ортанс и Эжени Армантель с ошалевшими лицами жались к стенам, а Рудольф фон Лихтенштейн, прихватив здоровяка Вернера за глотку, волок его к выходу. Вернер был на полголовы выше его и значительно плотнее, но ничего не мог поделать с рассвирепевшим немцем. Вокруг Рудольфа бегала «фрау Кляйн» и норовила стукнуть его зонтиком по голове, что оказывало примерно такое же действие, как укус комара на тушу кита.

– Оставьте, оставьте моего мужа в покое! – кричала «фрау Кляйн».

– Ха! Мужа, говорите? – с кровожадным блеском в глазах бросил ей Рудольф, на всякий случай стискивая Вернера покрепче. – Когда я последний раз видел вас в Вене, вы были братом и сестрой, а еще раньше, в Страсбурге, вдовцом и экономкой!

– Мерзавец! Хам! – кричала «фрау Кляйн» в слезах. – Отпустите, отпустите моего Людвига, не смейте его трогать!

– Еще как посмею! – сипел Рудольф, багровея от натуги.

В отчаянии Вернер вцепился в створку дверей, но Рудольф разок ударил его лбом в лицо, применив прием, который бандиты называют «взять на кумпол», и австрийский агент обмяк, разжав руки.

– Ку-узен… – челюсти Амалии раздирала неудержимая зевота, – что вы такое творите?

– Не мешайте, Амалия, прошу вас! – огрызнулся Рудольф.

Он лягнул «фрау Кляйн», чтобы не путалась под ногами, вытащил Вернера на палубу и легко, как перышко, перекинул его через борт.

– My God![18]– вскричал маркиз Мерримейд, ставший невольным свидетелем этой сцены, и в ужасе выронил монокль из глаза.

– Он сошел с ума! – вторила ему жена.

– Кузен, кузен! – кричала Амалия.

Рудольф, не отвечая, тряс Вернера, которого держал за шиворот над пучиной.

– Отвечай, мерзавец, где «Леда»?

– Людвиг! – причитала «фрау Кляйн», заливаясь слезами. – Он тебя убьет!

– Что ты сделал с картиной? Отвечай, мерзавец!

– С какой… картиной? – Ноги бедняги Вернера болтались над океаном, жесткий воротник впился в горло.

– Сам знаешь!

– Не знаю!

– Нет, знаешь! Не зря же ты околачиваешься здесь!

– Ку… узен… а-ах! Перестаньте, умоляю вас!

– Кузина, прекратите зевать, вы меня проглотите!

– Людвиг! Чего он от тебя хочет? – лопотала «фрау Кляйн» в совершенном изнеможении.

– Я не нашел ее! – вопил Вернер. – Я вообще ее не искал!

– Врешь!

– Говорю вам: не нужна мне ваша «Леда»! И вообще, Рудольф, я больше не служу! Оставьте меня в покое!

– Кузен… а-ах! Будьте осторожны, не упадите за борт, прошу вас!

– Я все про тебя знаю! Это ты подлил мне снотворное, когда…

– Снотворное? Зачем?

– Сам знаешь!

– Да не знаю я ничего! Рудольф, прекратите, я боюсь высоты. Не знаю, что вы там себе вбили в голову, но я вам говорю: я ушел со службы!

– Ага! А что ты делаешь на «Мечте», да еще под чужим именем? Отвечай!

– Да потому что в Вене меня достали с этим треклятым Леонардо! – пропыхтел Вернер, барахтаясь в воздухе. – А мне уже сорок три! И тут я узнал, что мой дядя Отто умер в Америке и оставил мне наследство…

– Что ты такое плетешь?

– Дядя Отто, – хрипел Вернер из последних сил, – был паршивой овцой в нашей семье. Его никто не принимал всерьез. Тогда он уехал в Америку и разбогател. Поймите, Рудольф, я устал играть в эти игры! Я женился на Герде и сел на корабль, но вовсе не из-за проклятой «Леды», а чтобы востребовать наследство. – Воротник в руках Рудольфа предательски треснул, и германский агент ухватил коллегу из Вены половчее. – Надоело мне все! Решил, что из Америки пошлю этому надутому болвану, князю Аренбергу, письмецо, что, дескать, увольняюсь, а заодно выскажу все, что о нем думаю. Он-то уверен, что я напал на след Леонардо. Чихать я на него хотел! – Одежда Вернера затрещала еще сильнее. – Рудольф! Не губите меня, будьте человеком! Не знаю, отчего вы так на меня взъелись, но я ничего не нашел, клянусь!

– Ничего?

– Ничего!

– Рудольф, перестаньте, – сквозь зевоту проговорила Амалия, – он же сорвется… Немедленно отпустите его!

– Отпустить? Хорошо. – Рудольф сделал вид, что разжимает руки.

– Держите его, держите! – завопила насмерть перепуганная «фрау Кляйн».

– Вас не понять, – язвительно заметил германский агент. – То держите, то отпустите…

– Рудольф! Перестаньте!

– Ладно, – нехотя буркнул кузен Амалии и стал втаскивать экс-агента венской секретной службы обратно на палубу.

Подбежавшая «фрау Кляйн» помогала ему, обнаружив при этом отнюдь не женскую силу. Слезы еще не высохли на ее щеках.

– Не знаю, что вы там о себе думаете, – заявила она, – но, Рудольф фон Лихтенштейн, вы – негодяй!

– Еще какой! – хмыкнул, согласно кивнув, Рудольф. – Думаете, я поверил вашему вранью? Я вижу вас вместе уже лет восемь, и все эти годы вы то женаты, то не женаты…

Вернер лежал на палубе, тяжело дыша.

– Герда!

– Да? – Она с готовностью поднялась.

– Принеси ему письмо от адвоката и наше свидетельство о браке. Может, тогда он поверит!

– Хорошо, Людвиг.

Хлюпая носом, супруга Вернера удалилась, а тот, держась рукой за грудь, с ненавистью косился на немца.

– Врет, конечно, – снисходительно сказал Рудольф Амалии. – Еще немного, и я вытряс бы из него за милую душу, куда он дел моего Леонардо и вашего Тициана.

– А я не думаю, что он лжет, – отозвалась Амалия. – По-моему, он говорит правду.

– Это почему же?

– Вы невнимательно его слушали, кузен. Помните, что он кричал? «Я не нашел ее». Если бы он украл картину, то, вися над океаном, он бы в панике крикнул что-то вроде «я не брал ее» или «я не крал ее». Держу пари, он даже не знает, что мы ее уже нашли и у нас ее украли. Вы сказали об этом Деламару?

– Я? – Рудольф взъерошил свои короткие светлые волосы. – И как бы это выглядело, интересно? «Дорогой месье, мы случайно нашли шедевр Леонардо, который у нас изъяли неизвестные злоумышленники»? Нет, так не годится. Он, конечно, видел, что у меня все перерыли и что-то искали, но правды я ему не сказал.