Моральный аспект этого княжича нисколько не волновал. Он родился и рос в семье, которая четко и без рефлексии делила мир на тех, кто достоин, и тех, кто должен им служить. Жизнью или смертью — неважно. А когда стало понятно, что каждая жертва делает его сильнее, Адам и вовсе забыл о всяких глупостях вроде сострадания и чувства вины. Лишь бы не попасться на горячем, как предостерегал его Пак, остальное же не стоило даже времени на обдумывание.

Адам словно выпивал виту убитых и оставлял себе навсегда. Когда он сделал это впервые, его ранг в принятом в империи Табеле находился на уровне Белого Рыцаря. Сразу после смерти сына садовника — одаренного, который даже не знал о свалившемся на него счастье, — уровень вырос до Серого. После четырех мертвецов уже в Гимнасии он скаканул до Командора. И вскоре, он в этом ничуть не сомневался, достигнет планки Супрема. Чтобы это точно произошло, он даже подвесил спаренный конструкт на одного из своих ближников — сильного, но глуповатого финна.

Так что, как извести Яна Эссена, Адам знал. Оставалось только приблизить его к себе, затем вытащить на одну из попоек, которые он устраивал для своей свиты, и там, пока этот неприятный пруссак будет в отключке, посадить ему «якорь» и «слабость».

Но новичок удивил. Для начала тем, что высокомерно отверг предложение «дружбы». Затем принявшись ухаживать за брошенной Адамом любовницей-мещанкой. Да еще и делал он это так вызывающе, что наследнику рода Олельковичей только и оставалось скрежетать зубами, глядя, как его превращают в посмешище.

Проклятого Эссена ничего не брало. Он с легкостью уклонился от навязанной ему путным боярином дуэли, где последнего с легкостью побила младшая сестра вызванного. Не ответил на провокацию в ресторации, где Адам хотел подставиться под удар, а потом без затей убить его «защищаясь». Он даже из жандармерии сумел ускользнуть, хотя допрашивали его уже инквизиторы из «четверки». А ведь казалось — ну куда ему деваться, взятому сразу над трупом так глупо и в то же время так своевременно и удачно издохшего Пекки. Готовясь к драке, Адам зачерпнул из него слишком много виты сразу, но после секундной растерянности придумал, как превратить свою оплошность в оружие.

Все дошло уже до того, что юный аристократ начал бояться своего врага. Даже допускал — прорывались такие мысли, — что до конца осени не доживет именно он, а не Эссен, как планировалось.

«Иди!» — повторил Пак, заставляя Адама отвлечься от мыслей о проклятом марочном бароне.

«Время пришло», — не очень понятно добавил Джон.

Отец встретил сына, стоя у стола. Улыбнулся, чего не делал уже несколько лет. Жестом пригласил сесть, чем окончательно вверг юношу в панику. Дождался, когда тот устроится, и сам уселся. Не за стол, как делал это всегда, а в кресло напротив. Долгое время молчал, заставляя наследника ерзать.

— Я был неправ, — наконец проговорил он. — Неверно оценил этого мальчишку, Эссена. Подумал, что это обычное для молодых людей в твоем возрасте соперничество. Прости. Я был неправ.

Адам открыл рот, да так и замер. Он ждал от отца чего угодно — обвинений, яростных криков, холодного гнева, но не извинений. Все, на что его хватило, — это короткий кивок.

— Я не учел того, что ты так быстро вырос, — продолжил между тем Сигизмунд Олелькович. — Что ты уже на границе нужного возраста. Думал, что есть время до твоего восемнадцатилетия, но, видимо, с каждым поколением это происходит все раньше и раньше.

— Что «происходит»? — осмелился на вопрос Адам. — Отец, ты говоришь непонятно…

— Сколько ты уже выпил? — вместо ответа спросил глава рода. И тон, которым был задан вопрос, не предполагал, что речь идет об алкоголе.

— Выпил? — тем не менее уточнил молодой человек. — Ты имеешь в виду?..

— Да, сын, я говорю о том, из скольких человек ты уже выпил виту до дна.

И снова ни капли осуждения в глазах, понимающая улыбка на лице. Голос доброжелательный.

— Ты думал, что это твоя тайна? — усмехнулся Сигизмунд. — Так и есть, кроме меня и еще одного, кхм, скажем, человека, об этом никто не знает. Голоса в голове появились через год после пробуждения дара, так ведь?

— Да… — окончательно поплыл Адам.

— Ты дал им имена? Нет, не называй их мне! Но — дал?

— Дал…

— Прекрасно! Значит, теперь они к тебе привязаны. И достаточно укрепились, чтобы ты смог пройти ритуал.

— Ритуал?

Адам словно бы поглупел. Только и мог, что повторять за отцом каждое его слово. Мысли в голове юноши сталкивались друг с другом и снова разлетались, чтобы наткнуться на новые препятствия. Если бы он задался целью отследить этот свой внутренний монолог, то выглядел он примерно так:

«Знает! Откуда? Укрепились? Не злится! Почему? Что теперь будет? Почему нельзя называть их имен? Он изгонит меня? Что за ритуал? Почему он знает про Пака с Джоном? Замолчать или говорить? Что со мной будет теперь?»

Но внезапно в это шумное многоголосие вплелись два новых участника. Точнее, старых, но до сего момента молчавших.

«Будь открыт с отцом!» — произнес Пак, обычно выбиравший стратегию все отрицать и избегать ответственности.

«Он все знает. Он такой же, как ты!» — добавил Джон.

И Адам как-то сразу успокоился. Принял происходящее с ним не как странный сон, не как придурь впавшего в маразм отца, который отчего-то вдруг решил наладить отношения с сыном, а за некое ожидаемое и важное событие. После чего задал всего один вопрос. Тот, что волновал его очень давно. Тот, который имел значение.

— Кто я такой, отец?

«Избранный!» — шепнул Пак.

«Избранный!» — лязгнул сталью Джон.

— Избранный, — негромко, но весомо проговорил Сигизмунд Олелькович. — Сейчас я все тебе объясню.

Большинство советов, которыми София «одарила» своего старшего брата на завтраке, никуда не годились. Об этом, правда, стоило подумать раньше, чем принимать помощь четырнадцатилетней девчонки, у которой между ушами ветер свищет сильнее, чем на балтийском побережье. Но должны же быть пределы здравого смысла, за которые умный человек никогда не выйдет? Ян, например, уже успел забыть, если вообще когда-то знал об этом, что свое отношение к недругу можно выразить, облив его белую рубашку чернилами.

Или еще вот свершение — распространить про него дурацкие слухи. Глупые, но при этом ужасно обидные. Вроде того, что Адам Олелькович до одиннадцати лет страдал ночным недержанием мочи. Но главная штука, по словам Софии, заключалась вовсе не в самом по себе слухе, а в том, чтобы оппонент знал, кто его пустил.

— А вообще… — в завершение увлекательного придумывания способов унижения противника София задумалась. Состроила на личике выражение умудренной опытом пожившей женщины и выдала: — Мальчишки самые большие глупости совершают, когда дело касается девчонок.