«Да что нужно этому проклятому культисту? Он же не может думать, что достаточно мило пощебетать, и наша с ним вражда сама собой рассосется, как туман поутру? Нет, он что-то задумал, но что? Богдан говорил, что изменились обстоятельства? Какие? Получил нагоняй от отца? Или даже приказ со мной замириться? Неглупо. Причем делает это у всех на глазах, а значит, я уже точно не могу вызвать его на дуэль. Но это не все. Скорее всего, глава рода Олельковичей сейчас своими методами пытается сгладить конфликт. Может быть, ему даже удалось надавить и на „восьмерок“? Хаген Мученик — что вообще происходит?»

Несмотря на кипящий котел вопросов, внешне Ян почти никак не реагировал на слова княжича. Только мышцы лица напряглись, превратив его в равнодушную маску, за которой прятались истинные чувства.

— Так вы простите меня, барон? — Адам поймал взгляд собеседника и более не отпускал его. — Чем я могу загладить свою вину? Только скажите!

— Может быть, оставить меня в покое? — тоном, в котором не была ни крохи тепла, ответил Ян. — Столько внимания к моей скромной персоне утомляет. Мы, жители Пограничья, к такому непривычны.

Но даже этих слов, являвшихся грубостью, было недостаточно, чтобы остудить дружелюбный настрой Олельковича.

— Бросьте, Ян! Вы позволите так вас называть? Давайте забудем прошлое! Мы с вами одного возраста, примерно равного происхождения — нам бы держаться вместе!

Слова лились потоком, но в какой-то момент Ян перестал их слушать. Он сосредоточился на чувствах другого рода. Тех, что являлись дополнительными органами обоняния и осязания охотника приграничной Марки. Тех, что не давали потеряться в изменившейся реальности Геенны и безошибочно указывали на демонов. До поры от Адама не смердело Скверной, но на последней фразе знакомый «запах» буквально ударил по Эссену. Только был он каким-то новым, изменившимся. Замешанным, если так можно сказать, на естественных «ароматах». Как если бы вонь разлагающегося на солнце трупа пытались прикрыть ароматом цветущей сирени.

Потусторонняя энергия, противная всему живому, не расходилась в стороны, как это было во время драки у ресторана, а была сконцентрирована только на Яне. При этом не была атакой. Княжич словно бы демонстрировал ее — но только ему. Вел беседу на двух пластах сразу: уничижительную болтовню с извинениями на видимом всем уровне и полную нескрываемого превосходства на том, что был доступен только ему и Эссену.

Адам как бы говорил: «Я знаю, что ты знаешь! Но ты ничего не сможешь сделать! Ничего не сможешь доказать. Только ты и я в курсе, но все остальные скорее поверят мне, а не тебе. Если ты нападешь — я буду жертвой, а ты агрессором. Видишь? Для всех остальных я наступил на горло родовой гордости, приношу извинения тому, кто мне далеко не ровня, но мы с тобой понимаем, как на самом деле обстоят дела, верно?»

Получается, что именно для передачи этого послания Олелькович и затеял беседу. Вызнал, что, забирая с занятий сестру, Ян ходит этой дорогой. Только вот Эссен не мог решить, в чем именно это послание заключается.

— Впрочем, как вам будет угодно, барон, — вновь возвращаясь к внешней части разговора, услышал Эссен. — Я извинения принес, и, как бы банально это ни звучало, моя совесть чиста. Вы же, если продолжаете таить обиду, вольны в своем выборе!

Адам повернулся к стадиону, один из менторов, словно получив сигнал, замахал ему рукой. Ян было напрягся, но услышал только ворчание преподавателя про занятия, с которых княжича никто не отпускал, и про то, что стадионы Гимнасия не салоны, в которых принято проводить время за болтовней. Олелькович коротко поклонился собеседнику (опалив его на прощание еще одним выбросом Скверны) и трусцой направился к учителю.

Неизвестно зачем, Ян продолжал смотреть ему в спину. Не отвел взгляда он, и когда княжич вышел к рубежу контроля, на котором студенты отрабатывали скорость создания конструктов. Там одно за другим он бросил в глухую стену сдерживающего стенда-уловителя четыре заклинания. Начального уровня, но — четыре подряд! «Искра», «пульсар», «плеть» и «дротик».

И в голове охотника сразу же все встало на места. Посланием была демонстрация. Все произнесенные до этого слова не имели никакого значения и предназначались лишь для того, чтобы завладеть вниманием противника. А закончилось все полной бахвальства угрозой.

Оруженосец способен запомнить и держать в памяти один конструкт. Рыцарь — два, Командор — три. А вот четыре отдельных плетения — это уже уровень Супрема, граничный ранг на переходе к Гросмейстеру. Адам Олелькович, про которого Ян знал, что его ранг — Младший Командор, решил продемонстрировать своему врагу силу.

Ян только сейчас позволил мышцам лица расслабиться. Ничего глупее и придумать было нельзя. Сильный враг — плохо. Сильный, но самоуверенный — очень хорошо!

София забралась в коляску молча. Лицо ее было темнее тучи. На ресницах дрожала влага — Ян с удивлением обнаружил, что сестра готова разрыдаться в любой момент. Это напугало юношу, он просто не мог предположить, что довело всегда жизнерадостную девчонку до такого состояния.

Первым его порывом было тут же забросать ее вопросами, однако, столкнувшись со злым взглядом сестры, он передумал это делать. Понял, что тогда она точно начнет реветь, а потом еще долго не сможет простить брату свою минутную слабость. Потому он просто кивнул ей и прикрыл глаза, дожидаясь момента, когда София посчитает себя готовой к разговору.

Это произошло через десять минут. Коляска мягко катила по Звоннице, дядин кучер что-то немелодично напевал себе под нос, когда девочка вдруг произнесла.

— Им всем запретили со мной разговаривать.

Сказала она это тихо, словно до конца еще не уверенная в том, что говорить стоит. Ян выждал еще минуту и, не дождавшись продолжения, уточнил:

— Твоим однокурсникам?

И чудом удержался от реплики «ну и подумаешь!» в конце фразы. Что бы там Ян себе ни думал, София считала это происшествие важным.

— Да… — выдавила девочка через силу. И тут ее словно прорвало. — Всем, понимаешь! Я такого даже… предположить не могла. Чтобы все, как один… Только Есеня сказала, что им родители запретили… Одна! А остальные просто молча! Разворачивались и уходили! Ян, вот почему? Я как прокаженная!

Она еще некоторое время сбивчиво рассказывала о том, что произошло, но Ян уже ухватил суть. Родителям всех, кто учился на одном курсе с его сестрой, и тех, с кем она общалась, кто-то важный и влиятельный (кто-то! Отец Олельковича, кто еще это мог быть!) запретил поддерживать отношения с Софией Эссен. Девочка, еще никогда в жизни не сталкивавшаяся с подобным, жутко расстроилась. Только-только, казалось, завела подруг, с некоторыми, как знал Ян, она даже поддерживала отношения за пределами Гимнасия — и вдруг полный бойкот.

— Это все из-за Олельковича, да? Какие же они трусы! Им только намекнули, а они уже поджали хвосты! Подруги! Ха! Какие подруги могут так поступить! Курицы трусливые! А их родители? Как они могли?! Да что я им сделала?!