В этот момент дверь за ее спиной неслышно отворилась. Кровь отлила от лица Ольшанского, ужас промелькнул в его глазах, жилы вздулись на лбу. Но все это длилось всего лишь доли секунды, и отчаяние на лице бывшего подъячего сменилось самоотрешением. Он словно застыл, готовясь к неизбежному. Анна оглянулась: на пороге в сопровождении двух стражников стоял палач Кремлевского дворца. Эдивид вышел, не сопротивляясь и не оглядываясь. Анна сидела, не двигаясь. Потайная дверца приоткрылась, и в комнату вошел Федор Курицын. Думный дьяк, сложив крест накрест руки, подошел к подвальному окошку.

– Эдивид Ольшанский у нас под носом! Ну что ж, не захочет, а заговорит, теперь ему не отвертеться. Мы к нему самого лучшего нашего вопросчика приставили. Это осиное гнездо Казимировых соглядатаев мы прикроем, – произнес он медленно, выделяя каждый слог, потом обернулся к Анне и с благодарностью произнес, – спасибо вам, боярыня, от всей души! Услуги этой я не забуду, и пока жив, в беде вам не быть. Как вы догадались, что за Холмогоровым стоял совершенно другой человек?

– Один человек подсказал, – задумчиво произнесла Анна, – дьяк Соломатин из постельного приказа. Он единственный не поверил внезапному превращению Прокопия Холмогорова. Он мне и сказал, что другим человеком становиться не надобно, когда другого человека завсегда найти можно. С тех пор слова эти беспрестанно крутились в моей голове, пока я их смысл не разгадала. Все дело было в Прокопии Холмогорове. Единственным желанием вашего ближнего человека было среди других выделиться и спокойное местечко в Москве подыскать. Да только как? Воин из него был никакой, усердием на службе государству он тоже не отличался, вот только хитрости было ему не занимать. Вот он и придумал. На Руси так повелось, сами знаете, что бояр жалуют не по разуму, а по породе. Поэтому и привыкли к тому, что при каждом воеводе и боярине есть письменный человек, излагатель его мнения.

– Что верно, то верно, было бы проще, если бы все наши государственные люди сами могли и речь держать, и грамоту составлять, да на «нет» и суда нет, – развел руками Курицын.

– Поэтому никого присутствие при Холмогорове Мельникова не удивляло, да и вряд ли кто-либо его замечал. Великолепное прикрытие! Мне даже кажется, что на самом деле Иван-Эдивид сам подкинул Холмогорову идею, как тому обратно в Москву вернуться и при дворе выдвинуться. Дело было нехитрое: втерся сначала в доверие, потом план предложил, а сам все время в тени оставался. Поэтому Холмогоров про подъячего своего никому ни слова, ни полслова не говорил. А после гибели Холмогорова к Лыкову на службу попросился, тот, ничего не подозревая, нанял.

– То есть когда мы Холмогорова с посольством в Литву отправили, мы сами, руками своими, приговор Антипушке и подписали, – грустно покачал головой Курицын, а только низко наклонил голову, чтобы никто не заметил заблестевшие в глазах слезы.

На следующее утро твердо решила остаться в своих покоях. Только прогулялась в саду по утреннему туману и снова за стол. Она уже расчертила заново схему происшедшего, расставила по местам действующих лиц. В принципе жизнь никогда не отличалась от театра. Каждый играл свою роль, следуя определенной логике выбранного персонажа. Анна предпочла бы иметь дело с комедией, с ярмарочными персонажами и легкой иронией. Но так получилось, что жизнь вынуждала каждый раз погружаться в трагедию человеческого бытия. Несбывшиеся надежды, прерванные мечты, внезапно закончившаяся дорога, которая обещала быть длинной и счастливой. Она уже привыкла и не роптала. У нее просто не было выбора. Связав свою судьбу с жизнью Софьи, она попала в круговорот самых неожиданных тайн и событий. Иногда спрашивала себя, а может быть монастырь был бы лучшим решением, но ответа не находила.

Впрочем, долго сокрушаться было не в ее характере. Она продолжила свою схему. Потом раздосадованно все перечеркнула, перевернула лист и начала все сначала. Василиса проскользнула в горницу незаметной мышкой и устроилась на лавке.

– Что-то случилось? – обратилась к ней Анна.

– Да нет, – отмахнулась та, – скучно, вот и пришла…

– Скучно? – удивилась Анна, но подробностей выспрашивать не стала. Тоска по Осипу, наверняка, еще не прошла в Василисином сердце. Но зная любвеобильную натуру своей верной служанки, боярыня беспокоиться не стала. Она предпочла говорить о другом, так как именно в момент появления Василисы смутная идея зашевелилась в ее мозгу.

– Pou sto! – произнесла вслух Анна.

– Что пусто? – встрепенулась Василиса.

– Не пусто, а Pou sto! Это знаменитая аксиома Архимеда, и значит она, что я действую, начиная с того места, где нахожусь. Он утверждал, что достаточно быть в нужном месте и располагать нужными инструментами, и проблема разрешится сама собой.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Василиса.

– Не нужно ничего понимать. Вот с этого я и начну, Василиса. С начала начал, с того момента, когда началась вся эта странная история. А именно с ужина, на котором мы присутствовали. Для начала мы с тобой должны вспомнить самые мельчайшие и непримечательные на первый взгляд детали. Это во-первых, а во – вторых, вспомним Фому Аквинского и его quinque viae!

– А это еще кто? – силилась уследить за извилистыми дорожками боярыниного мышления Василиса.

– Это монах, как Паоло, о котором я тебе рассказывала, только жил давным-давно. Так вот, Фома Аквинский имел дело с более сложной проблемой, чем мы с тобой: существует ли Бог?

Василиса торопливо перекрестилась и на всякий случай про себя попросила прощения за столь небогоугодные мысли. Анна же продолжала.

– И он нашел то, что назвал пятью путями. Если коротко и понятно для тебя, это принцип, что все существующее должно иметь свою причину, начало, основание, как тебе больше нравится. То есть, когда поймем первопричину всего происшедшего и рассмотрим внимательнее место, откуда все началось, тогда и найдем ответы. Давай, попытайся в самых мельчайших деталях восстановить тот вечер. Я была наверху, а ты была с дворовыми и Варварой внизу.

– Так это запросто, боярыня, – обрадовалась Василиса возможности быть полезной своей обожаемой хозяйке, – я все как сейчас помню, перво-наперво тогда нам меда дали. Тут уж лучше меня никто не вспомнит. Я хоть и сама мастерица мед варить, но, признаться, до старого Лукьяныча, это он мед у Лыковых варит, мне ни за что не дотянуться. Не мед, а этот, как его, запамятовала… нектар богов заморских, про который вы мне сказки сказывали. Такой никому не стыдно предложить, я даже подивилась и спросила Варвару, что, мол, неужели они каждый день такой мед пьют, который и в царских покоях незазорно подавать. Варвара мне возразила, что, мол, у нее день сегодня особенный, праздник у нее, потому всем меду и налила.

– Что за праздник, не поинтересовалась?

– Я-то и не спросила?! – удивилась Василиса. – Конечно, полюбопытствовала, только Варвара усмехнулась и заявила, мол, день этот особенный, но только для нее, а для других ничего не значит, а еще иным может горем горьким обернуться, если она, Варвара пожелает. Кому, мол, горе, а кому – раздолье!