– Кому горе, а кому – раздолье. Что ж, единственное, что мы знаем точно, что Варварино раздолье продлилось недолго!

– Одну ноченьку и один день, – согласилась Василиса и пригорюнилась.

– Ну а дальше, – поторопила Анна свою говорливую служанку, подозревая, что так просто от Василисиных воспоминаний она не отделается.

– Дальше окрошка была вкуснейшая, даже в дворце такой не дают, хотя не в обиду сказать, с тех пор, как Великая княгиня свои порядки установила, кушанья у нас все больше заморские, ладно хоть гадов водяных есть не заставляют…

– Про блюда потом расскажешь, – снова прервала Анна служанку, – меня больше интересует, что Варвара рассказывала.

– А потом мы про гостей Лыковских заговорили. А тут Варвара сказала, что мол, вера их невзаправдашняя, потому как даже баба Папой римским была и что-то еще, что иноземцев не разберешь, бабы они или мужики, в кружева наряжаются, духами обливаются. Артемий ей поддакивал. А она смеяться стала, про какой-то стул с дыркой рассказывать, мол, для иноземцев в пору такой стул заводить, чтобы проверять мужик это или баба. А правда что ли, что женщину на престол святой посадили? – спросила Василиса в свою очередь.

– Это было в старые времена, поэтому правда или нет, не знаю. Говорят, что давным-давно одна женщина большой учености и смелости переоделась в мужское платье, постриглась в монахи и дослужилась до Папы Римского. Звали ее Жанна, Папесса Жанна. И такое переодевание, поверь мне, было не такой уж редкостью, мужское платье давало те возможности, которых у женщин не было.

– И про стул с дыркой правда?

– Возможно, тоже сказка, а может и быль. Так сложилось, что Папессу Жанну выдала беременность, вернее роды, которые случились в очень неподходящее время и в самый неподходящий момент: во время Пасхального богослужения. После такого скандала, говорят, что со страху епископы завели обычай: сажать любого кандидата в епископы и, конечно же, в Папы на стул с дыркой, чтобы проверить его мужское достоинство. Что поделаешь, у женщин чаще всего было две дороги: или в послушные жены, или в монастырь!

Анна отвечала рассеянно.

– Это вы правильно, боярыня Анна, говорите, – продолжила тем временем рассуждать Василиса, – вот я тоже думаю, что неудача это – женщиной родиться. Или тогда надо такой, как вы, становиться. Вот у вас жизнь интересная, великой княгине служить. А то сидеть и жениха ждать, а потом из палат ни ногой. Мне бы так хотелось страны заморские увидать, как люди там живут. Рассказы один другого диковиннее слушать надоело, так хотелось бы хоть одним глазком посмотреть.

– Хорошо, ну а потом про что говорили?

– Варвара стала про Велесову ночь рассказывать.

– Это я помню, и про ночь, и про девичью судьбу, и про гадания. Ну а дальше что было?

– А дальше про сестер этих проклятых начала рассказывать. Я тогда сама не своя ее слушала: и жутко, и чудесно! Знатно умела ключница сказки сказывать.

– Три проклятые сестры, которые все сами делают… – задумчиво пробормотала Анна. В голове закрутились вихрем слова Варвары, разговоры в поместье, слова Мельникова, опущенные глаза Прасковьи Игнатьевны, смущение Василия, рассказы Марфы Бусыгиной, картины, описанные ключницей Беклемишевых… Нет, что-то она упустила, что-то очень важное. И вдруг совершенно сумасшедшая, бессмысленная, невероятная идея промелькнула в мозгу. Анна вскочила и нервно заходила по комнате, словно это метание могло помочь думать. Но мысль не отступала, острая как меч и безжалостная словно яд, пронзала мозг снова и снова. Она перестала сопротивляться и прокрутила ее сначала с удивлением. И постепенно недоверие, сомнения в ее голове сменились уверенностью. Теперь она знала, что произошло. Но пока у нее не было никаких доказательств. Это было совершенно неправдоподобно, но именно это было верно. Вспомнила еще одну деталь. Кинулась к деревянному ящичку на столе, в который складывала мелкие вещи, достала давешнюю бусинку, которую нашла на столе в каморке Варвары рядом с отравленным кубком. Покрутила бусинку и воскликнула:

– Господи, как же я была слепа! Не увидела очевидного!

Василиса удивленно наблюдала за боярыней. Та торопливо заходила по комнате, словно скорая ходьба помогала мысли.

– Кстати, почему ты мне сказал, что бабу Манефу в Москве каждая женщина знала!

– Так она вытравить плод была мастерицей, затяжелеет баба, а детишек мал мала меньше, а может и того хуже, не от того детеночек-то, мужа, может, с полгода дома нету, а женка с животом. Все к Манефе бегут!

– Спасибо, – с чувством поблагодарила Анна свою верную помощницу, все встало на свои места: и гибель писарей, и отравление Варвары, и даже смерть бабы Манефы. Всему это было объяснение: неправдоподобное, невероятное, но истина иногда была совершенно неожиданной.

Анна еще покрутилась по комнате и, наконец, успокоившись, присела за стол. Итак, боковые ветви были отсечены, и перед глазами Анна как наяву встала действительная картина происшедшего. Недостающие кусочки мозаики послушно встали на свое место. Теперь она знала убийцу. Но нельзя сказать, чтобы это доставляло верховной боярыне удовольствие. Глубокая морщина перерезала высокий лоб, и лицо еще больше помрачнело. Решение, которое она только что приняла, было не из легких. Правда, в этот раз не стала мечтать о тишине монастырской кельи, справедливо рассудив, что покой и там был только видимостью. Вздохнув, обратилась к терпеливо ожидавшей приказаний служанке.

– Теперь, я думаю, пришло время вернуться к Лыковым, Василиса. Позови Дорогомилова, скажи, что дело спешное!

Василиса, не переча, тут же накинула заячью душегрейку, повязала голову цветастым платком и выкатилась из дома выполнять боярынино поручение. Обернулась она быстро. Андрей ждать себя не заставил, появился, не мешкая. Его сопровождали четверо стражников. Просьбу Анны выслушал внимательно. Слегка приподнял брови от удивления, но возражать не стал. Спросил несколько подробностей, призадумался. Трем стражникам приказал оставаться с Анной, одного тут же отправил к Курицыну за подмогой, а сам двинулся, не мешкая, к ближайшей заставе. Анна же осталась еще на некоторое время в своих палатах, давая время Дорогомилову подготовиться. Потом позвала стражников, Василису и отправилась к Лыковым. Уже вечерело, когда она, наконец, показалась на пороге усадьбы дворянина Государева двора. При виде Анны дворовые испуганно притихли и как по команде расступились. Боярыня прошла по образовавшемуся коридору, не обращая внимания на шелестевший за ее спиной боязливый шепот. На крыльце ее на этот раз встретила Евдокия. Но ключница, в отличии от других, при виде Анны расплылась в радушной улыбке.

– Боярыня, милости просим, – и глубоко поклонившись, прошептала, – спасибо вам, боярыня, век не забуду, что ничего господам моим не рассказали!

Тем временем Прасковья Игнатьевна уже спешила навстречу. Она была несколько растеряна.

– Милости просим, боярыня Анна. Только на батюшку нашего не серчайте. Он как про Ивана прознал, так до сих пор в себя прийти не может. А за Васю мы так признательны, век не забудем, что вы за него похлопотали. И рад-то как наш сыночек! Говорит, наконец-то нашел я себе дело по душе! Благодарствуйте, боярыня Анна, Господь вам за доброту и сердце справедливое воздаст.