Конечно. За солидную плату и с почтенной маржой. Вот мы и приблизились к сути. Если Молдинг мертв, то его сбережения переходят к племяннику, едва лишь будет опознан труп. Или же тают, перевоплощаясь в фиглярское тряпье и пустые побрякушки, а доход Куэйла соответственно проседает в той же пропорции.

Куэйл не был транжирой, хотя любил деньги.

Сейчас он явно не пребывал в восторге от мысли, что кто-то способен потенциально уменьшить приток денег в его кошелек.

– Чего вы от меня хотите? – рубанул я.

Куэйл молча придвинул ко мне папку из плотной желтовато-коричневой бумаги.

– Найдите его. Вся необходимая информация хранится здесь вместе с фотографией Молдинга. Ваш гонорар я выплачиваю по обычной ставке – плюс покрытие накладных расходов, а если вы справитесь с задачей быстро, то еще я предоставляю вам бонус. Фонсли выдаст вам недельный аванс и энную сумму на карманные расходы. Разумеется, в подотчет.

– Понял.

– В Мэйденсмире – так называется деревушка, расположенная неподалеку от поместья Молдинга – есть неплохая гостиница. Между прочим, имейте в виду, что в особняке Молдинга можно разместить батальон, и если вы решите разместиться там, экономка подготовит вам спальню. Сама она в доме не живет, но прибывает туда с утра и остается до вечера, по крайней мере, она так делала, пока не пропал хозяин. Именно она и подняла тревогу. Вы не будете ни в чем нуждаться, да и мы, глядишь, сэкономим шиллинг-другой, если вы остановитесь не в гостинице. Проверьте бумаги Молдинга. Выясните, не отыщется ли в документах каких-нибудь необычных расходных схем. Изучите его переписку. Я вам доверяю. А рот вам следует держать на замке – это вам не диспуты о провальных генерал-лейтенантах.

Я встал.

– А если окажется, что он угодил в передрягу? – спросил я. – А вдруг его уже нет в живых?

– Тогда найдите того, кто его воскресит, – не меняясь в лице, ответил Куэйл. – Мне нужно, чтобы Лайонел Молдинг возвратился живым.

2

Деревня Мэйденсмир лежала невдалеке от восточной оконечности Норфолкских Озер[49] – округи примерно в сто двадцать квадратных миль, которую повсюду прореза́ли судоходные каналы (на местном диалекте – «броды»). Деревенька находилась примерно посредине между Западным Сомертоном и Кайстером, вблизи канала Ормсби, в поздний час моего прибытия различимого лишь ртутно-серебристыми проблесками под лунным светом. На станции меня никто не встретил, и часть куэйловских денег я потратил на ночлег в относительной роскоши здешней гостиницы. Как указывал Куэйл, в Бромдан-Холл – особняке Молдинга – для меня была приготовлена комната, но я решил до утра повременить. Мне подали добротный ужин: жареного ягненка я запивал отменным пивом, причем влил себе в глотку целых две пинты (и дело было не только в исключительном качестве хмельного напитка, а в том, что я быстро успел обзавестись компанией шапочных приятелей). Человек моей профессии должен производить впечатление общительного парня – ведь во время неспешной беседы можно всегда выяснить много чего любопытного. А потом все идет как по маслу – и мне надо только внимательно слушать собутыльника (словоохотливость – типичная черта захолустных уголков вроде Мэйденсмира, где к приезжим проникаются мимолетным интересом).

На неизбежный вопрос о том, что привело меня в Мэйденсмир, я ответил более-менее правдиво: надо сделать кое-что для Лайонела Молдинга, а потому вплоть до окончания работы я буду квартировать в Бромдан-Холл. Весть об исчезновении Молдинга пока не разнеслась по округе, что лишний раз свидетельствовало о верности его экономки миссис Гиссинг и о затворническом образе жизни Молдинга. Похоже, Молдинга в деревне и впрямь видели редко, а относились к нему как к безобидному эксцентрику. Опять же не стоит забывать, что это была добрая старая Восточная Англия, исконно считающая себя несколько отличной от остальных частей страны. Отмежеванность, инаковость здесь воспринимались терпимо. При упоминании имени Молдинга я не заметил многозначительного переглядывания. Никто не прятался в сумрак, не спешил уйти с лицом, омраченным тревожной виной.

Такие разоблачения больше под стать детективным комиксам с детективом Секстоном Блэйком[50] (потому они, наверное, и продаются по цене двухпенсовика). В отличие от них, реальное мироустройство уже давным-давно успело поседеть. За весь вечер в адрес Молдинга прозвучала лишь одна загадочная реплика, которая позабавила компанию завсегдатаев.

– А вы, значит, учетчик? – осведомился хозяин гостиницы, краснолицый весельчак с бакенбардами котлеткой, когда я сказал ему о цели своего пребывания.

Я кивнул.

– Все слышали, ребята? – подмигнул он нашему собранию. – Учетчик!

Все дружно рассмеялись, а завидев мое непонимание, развеселились еще сильнее.

– Не волнуйтесь, мистер, – вытирая слезы, успокоил меня хозяин гостиницы. – Никакого подвоха тут нет, потом сами поймете.

После этого я откланялся и отправился в свою комнату. Спал я недолго, как, в принципе, и всегда. Беспробудного сна от заката до рассвета я за собой, признаться, и не помню. Себя я тешу мыслью, что научился выживать на более экономной тяге, чем остальные, однако выживание и жизнь, как известно, разные вещи.

Уже светало, когда я наконец провалился в беспамятство.

Время завтрака я прозевал, но жена хозяина гостиницы оставила для меня яичницу с ветчиной, подогревая ее на кастрюльке с кипятком, который затем пошел на заваривание чая. Пока я уплетал это незатейливое, но сытное блюдо, она вела разговор, который я умиротворенно слушал. Эта женщина оказалась значительно младше своего мужа, а брат у нее погиб при Сомме.

Она надеялась посетить его могилу. Меня она спросила, какая там вообще природа.

– Знаете, тогда там и смотреть-то было не на что, – признался я, – все разворочено. Но сейчас, думаю, везде выросла трава, а в долинах появились цветы. Хотя те места уже никогда не будут прежними.

– А вы? – кротко вымолвила она. – Вы, наверное, тоже кого-нибудь потеряли?

Вероятно, она почувствовала во мне родную душу, иначе бы не рискнула задать подобный вопрос. Женщины чутко улавливают чужие эмоции.

– Все мы кого-то да потеряли, – вздохнул я, вставая из-за стола и вытирая руки салфеткой.

Ей хотелось продолжить расспросы, но она не решалась.

– Какой же странной бывает боль от потери, – внезапно произнесла она. – Вы не находите?

– Простите? – озадачился я.

– Я о том, что мы пострадали в одной и той же войне, и теперь в жизни каждого из нас зияет пространство, которое раньше занимали любимые нами люди… но скорбит каждый из нас по-разному, – с грустной ласковостью пояснила женщина, глядя куда-то в даль. – Когда мы об этом говорим – точнее, если говорим, то никто толком не понимает другого, даже если наш собеседник живет с такой же болью и потерей. Мы как будто общаемся на разных наречиях, поэтому самые важные слова имеют для нас чуточку разное значение. Ведь все изменилось, да? А вы верно сказали: мир уже никогда не будет прежним.