облажались. Мой первоначальный план побега, самоубийство, начал исчезать вместе с выпусками новостей, уверяющими нас, что никто не погиб и не получил серьезных травм, хотя это никоим образом не освобождает нас от неизбежной вины за то, что мы серьезно ранили невинных людей.

Каждый раз, когда я смотрела на Джули, она, казалось, ходила взад-вперед, заламывала руки и стонала о том, как жаль, что мы использовали так много динамита, что мы не взорвали завод, когда не было никакой возможности, что кто-то может быть внутри, и что копы записали ее голос. Брент потратил много времени, делая заметки в отчаянной попытке найти идеальные слова объяснения и извинения, чтобы добавить их к нашему коммюнике. Я курил и спал, надеясь, что в следующий раз, когда я проснусь, все снова будет в порядке. Бодрствовать было больно – я никогда не мог найти перспективу, которая принесла бы душевное спокойствие.

Первоначально мы планировали отправить наше коммюнике по почте на следующее утро после взрыва. Но, учитывая травмы, мы отложили этот шаг до тех пор, пока не придумаем удовлетворительного объяснения. В стране, находящейся на пороге революции, травмы будут рассматриваться как неизбежное последствие борьбы между противоборствующими силами. Но в Канаде травмы будут рассматриваться в другом свете. Они, несомненно, заставили бы большинство людей поддержать полицию и правительство в любых действиях, которые казались бы необходимыми для подавления движения против круизов. Мы знали, что даже без раненых было бы трудно заручиться поддержкой населения в целом для бомбардировки.

* * *

Взрыв бомбы в Литтоне, безусловно, не был хорошо воспринят группами по разоружению. Они не только осудили взрыв, но и даже предположили, что это могла быть попытка дискредитировать движение. Активисты движения за мир были особенно разгневаны, поскольку они утверждали, что в коммюнике предполагается, что бомбардировка окажет положительное влияние на их усилия. По словам Джульетты Хантли из Христианского движения за мир, единственное воздействие, которое бомбардировка оказала на движение за мир, – это запугивание людей, чтобы они не вмешивались. Что касается какой-либо общественной ценности, которую мог иметь взрыв, общий консенсус движения за мир, по-видимому, заключался в том, что негативное влияние на общественное восприятие движения за мир намного перевешивало ценность того, что еще несколько человек знали о вкладе Литтона в гонку вооружений. Во всяком случае, активисты движения за мир полагали, что взрыв вызвал больше симпатий общественности к Литтону и полиции, что дало им зеленый свет на применение любой силы, которую они сочтут необходимой, на будущих демонстрациях.

В коммюнике также критиковались ненасильственные стратегии и содержался призыв к более агрессивным действиям, что вдохновило Мюррея Макадама из проекта конверсии крылатых ракет написать: «Общество достаточно жестоко, и крылатая ракета – просто ужасный пример этого насилия. Бомбардировки прямого действия увековечивают это насилие». Джульет Хантли написала, что очевидное опровержение стратегии Прямого действия было результатом их собственных бомбардировок: это было неэффективно для остановки Литтона и не вдохновило группы сторонников мира. На самом деле это напугало рабочих и общественность Литтона, что еще больше затруднило получение их поддержки в прекращении гонки вооружений. И Хантли, и Макадам писали, что для групп сторонников мира важно работать вместе в знак солидарности с другими движениями за социальные перемены – процесс, который явно невозможен для такой группы, как Direct Action.

Я констатировал очевидное. «Нам следовало бы потратить больше времени на поиск времени и места, где никого не было бы поблизости. Это было большой ошибкой».

Я предложил прогуляться по Стэнли-парку. Дуг любил гулять по большому городскому парку. Мы поехали вниз и провели остаток дня, гуляя и разговаривая. Это было здорово – снова иметь возможность поговорить с кем-то другим. За последние два месяца мы практически не разговаривали ни с кем, кроме Джули. До меня дошло, что наша социальная изоляция не позволяла нам сколько-нибудь подробно обсуждать плюсы и минусы того, что мы делали. Несмотря на то, что я все еще был привержен осуществлению воинственных действий, в те моменты, когда я испытывал сомнения или рассматривал возможность сделать перерыв, я обнаруживал, что не решаюсь выразите эти чувства. Большую часть времени я не хотел, чтобы меня называли продажным человеком, и, более того, я не хотел им быть. Уровень приверженности, необходимый для принятия мер, сопряженных с такими экстремальными рисками, означал, что мы изгнали все сомнения из наших умов или, по крайней мере, решили не высказывать их. Выражение сомнений в неблагоприятных ситуациях может быть подобно заражению людей со слабой иммунной системой. Если высказываться достаточно часто, сомнение начнет разрушать их решимость до тех пор, пока у них больше не останется решимости продолжать в том же духе.

Я часто задавался вопросом, возможно, у каждого из нас были сомнения, которые мы боялись выразить, опасаясь, что другие сочтут нас слабыми, напуганными или готовыми отказаться от нашей воинствующей политики ради более легкой жизни в качестве юридического активиста. Разве не было бы иронией, если бы мы продолжали совершать воинственные действия, даже если каждый человек предпочел бы остановиться и снова жить нормальной жизнью? Несмотря на то, что эти мысли приходили мне в голову, большую часть времени я все еще был полон решимости продолжать нашу работу. Тем не менее, я должен был признать, что взрыв в Литтоне дал трещины в моей решимости продолжать оставаться городским партизаном до бесконечности. Время от времени какой-то свет пробивался сквозь эти трещины и освещал другую жизнь: либо старую фантазию о жизни на ферме, либо новую – о жизни в Ванкувере в качестве радикала и, возможно, время от времени совершающего небольшие действия.

Часами мы разговаривали, анализируя наши ошибки в деле Литтона и обсуждая возможные будущие действия, но ни разу не обсуждали возможность остановки. Ближе всего я подошла к этой запретной теме, когда речь зашла о ребенке с Брентом, на что он быстро наложил вето. Какое-то время я самостоятельно боролась со своим материнским инстинктом, поклявшись никогда больше не поднимать эту тему. Мне было неловко признаваться, что я хотела иметь ребенка больше, чем быть героическим воином для спасения планеты.

После нашей встречи с Дугом мы отправились в подвальную квартиру Джули и Джерри на Чарльз-стрит, 1947. Я не был так искренне взволнован этим воссоединением. Я легонько постучал в дверь. Когда Джерри открыл его, я увидел тревогу в его глазах за широкой улыбкой, которая озарила его лицо.

* * *

Дующего холодного ветра было недостаточно, чтобы остановить пот, заливающий мне глаза. Еще один круг. Из всех парков, в которых я бегал трусцой