— О, пан может сделать это сам… Не вставая с сиденья!

Приятно удивленный Тешевич сильно дернул за рукоятку, следом за ней вытянулся тонкий стальной тросик, и в такт этому движению под капотом послышались два холостых хлопка, сразу перешедшие в уютное попыхивание. Поручик отпустил ручку и тут же ощутил, как каждое «па-пах» ожившего двигателя отдается двойным покачиванием.

Тешевич довольно откинулся на спинку. Теперь он знал: ему не придется на виду у всех враскорячку крутить заводную ручку, чтобы запустить остановившийся по какой-нибудь причине мотор…

— Ну как?… — суетливо заглянул в глаза Тешевичу Пинхас, но он мог и не спрашивать.

Пусковое устройство враз решило дело, и через какой-нибудь час, проводив Пинхаса, Тешевич сам загнал новоприобретенный «аэро» в прохладный сумрак каретника…

Закрыв ворота, поручик ощутил, как жаркий запах бензина сменился цветочным ароматом. От цветника вдоль каретника тянул освежающий ветерок, и Тешевич пошел ему навстречу, размышляя про себя, есть ли связь между словами доктора, приобретенным автомобилем и собственным настроением. Скорее всего, просто подействовала хорошая летняя погода, но поручику очень хотелось думать, что доктор прав и яркий, как попугай, «аэро» тоже внес свою лепту…

Возле буйно разросшегося цветника Тешевич остановился. Сейчас, глядя вокруг себя совсем другими глазами, он впервые обратил внимание, что трудами Пенжонека, усадьба перестала выглядеть заброшенной и приобрела почти довоенный облик. Даже хорошо видимый от цветника фронтон барского дома был заново выкрашен, а обломанная по краю резьба восстановлена.

Отметив это, Тешевич одобрительно качнул головой, ступил на посыпанную желтым песком дорожку и, дойдя до первого поворота, остановился как вкопанный. Возле заросшей диким виноградом стены стояла миловидная девушка и во все глаза смотрела на неожиданно возникшего перед ней поручика.

Тешевич заметил, что сорванный цветок в ее руке испуганно вздрагивает, и усмехнулся:

— А ты кто?

— Я?… Хеленка… — девушка густо покраснела и робко, с запинкой, спросила: — А вы?… Вы… Пан Алекс?

— Подожди, подожди, — догадался Тешевич. — Так это ты племянница Пенжонека?

— Я… Мы только что приехали… И я не знаю, можно ли…

— Можно. Все можно. Чувствуй себя как дома… Хеленка!

Тешевич улыбнулся и, чтобы не смущать девушку, пошел обратно, испытывая странное чувство, что и такой день, и такая встреча уже когда-то были, лишь лицо девушки, которое он попытался вспомнить, странно смазывалось и как бы заменялось другим…

* * *

Не желая месить пыль дорожной колеи, Шурка шел травянистой обочиной, с интересом поглядывая по сторонам. Порядок деревенской улицы состоял из теснившихся друг возле друга хат, крытых дранью или соломой, глухих стен сараев и дощатых заборов. Впереди улица расширялась, и там виднелся купол сельской церквушки, а в лучах предвечернего солнца поблескивали оцинкованной жестью крыши трех или четырех домов сельских богатеев.

Кожаная подметка новенького ботинка скользнула по траве, щиколотка подвернулась, и Шурка испуганно замер, ожидая боли в районе свежезатянувшейся раны. Но боли не было. Поручик снова, теперь уже нарочно, несколько раз подвернул ногу и удовлетворенно крякнул. Сегодня он провел на ногах почти целый день, и ни разу недавнее ранение не напомнило о себе.

В глубине души Шурка опасался, что ему еще рановато идти с отрядом, но сроки поджимали, и он скрепя сердце решился, полагая, что верхом сможет передвигаться без помех. И вот теперь прятавшийся где-то внутри подспудный страх отступил, давая место уверенности в своих силах. Шурка еще раз для надежности изо всей силы топнул раненой ногой и довольный зашагал дальше.

Штаб отряда, как обычно, разместился в доме священника. Когда Шурка вошел на подворье, первое, что ему бросилось в глаза, был погреб, сооруженный из гнутых металлоконструкций, знакомых Яницкому еще с той войны.

Педантичные немцы часто не строили бревенчатых бункеров, а возили сборные доты из Германии и устанавливали их в окопах. Похоже, рачительный батюшка присмотрел такой бункер на брошенной позиции и соорудил из него шикарный погреб.

В остальном двор ничем особо не отличался. Здесь возились куры, и важно, потряхивая крыльями, шествовал в сторону летней кухни крупный индюк. Правда, тут уже была сооружена временная коновязь, возле которой с храпом ссорились упитанные жеребцы, и еще хозяйственно дымившую печь от двора отгораживал самый настоящий казацкий плетень, на кольях которого уже сушились неизменные глечики.

Адъютант атамана, бравый хорунжий с лихо выпущенным из-под кубанки чубом, стоя на крыльце, собственноручно драил суконкой щегольские кавалерийские сапоги. Завидев Яницкого, он тут же бросил свое занятие и дружески помахал рукой.

— Битам, пана поручика! Не пора сменить мундир?…

Фамильярность казака царапнула по Шуркиному самолюбию, но он подавил вспышку в себе и покосился на собственный наряд. Одет он конечно же был не по форме. Последнее время Шурка приспособился носить варшавский пиджак в талию, темно-серое галифе для верховой езды и вместо сапог — модные, шнурованные почти до колен кожаные ботинки с туго прошитым рантом.

Шурка поднялся на крыльцо, уловил идущий от адъютанта дух хлебного самогона в смеси с табачным дымом и прошел в дом. Там в большой комнате, служившей хозяину и столовой и гостиной, собрался весь командный состав. Яницкий запоздал, и его появление встретили радостным гулом.

Надо сказать, Шурка как-то сразу пришелся ко двору всей этой разношерстной воинской братии, собравшейся под знамя атамана с весьма громким именем. Наверно, сыграла свою роль и прошлая служба Яницкого, и его недавний вояж из Харбина, а, скорее всего, четко угаданная всеми Шуркина непримиримость.

Даже сам атаман, человек весьма крутого нрава, сидевший во главе стола и бывший изрядно «под шофе», переставши мурлыкать какой-то романс, дружески попенял Яницкому:

— Опаздываете, поручик…

— Виноват, исправлюсь!

Шурка залпом осушил предложенную ему «штрафную» и, подсев к столу, налег на закуску. За хлопотами днем поесть было недосуг, да и то, что нашлось в доме батюшки, никак не походило на котловое довольствие. Утолив первый голод, Шурка отодвинул прибор и огляделся. Господа офицеры сидели крепко. Стол был заставлен закусками, а на самой середине, над медным тазиком для варенья, явно позаимствованном у хозяев, в спиртовом пламени уже истаивала головка сахара.

На Шуркин взгляд, время для пунша еще не наступило, но, приглядевшись, Яницкий понял, что собравшиеся не случайно взяли столь крутой темп, да и судя по общему разговору, уже выходившему за рамки приличий, стало ясно, что причиной такого застолья конечно же был предстоящий поход.

Тем временем разговор за столом становился все более острым. Каждый из сидевших здесь волей или неволей думал о том, что их ждет дальше, и если раньше высказывались осторожно, то сейчас алкоголь постепенно развязывал языки. Иначе ничем другим Шурка не мог бы объяснить, почему кряжистый, молчаливый есаул неожиданно поднял стакан и коротко бросил: