Интересно, а что чувствовал его отец, когда понял, что ему не удалась семья? Хотел ли он что-нибудь изменить, и если да, то что он для этого делал?

А что делала мама?

Артём ведь всегда смотрел в своё прошлое, опираясь на то, что именно она осталась рядом с ним и воспитывала его вместе с бабушкой, пока не умерла. Но отец в то же самое время продолжал жить и наверняка о нём думал… и что именно? Что он говорил? И хотела ли, могла ли мама его услышать? От Артёма, как от маленького, это всегда скрывали. Вот он и вырос в того, кто ни разу даже не попытался в этом разобраться.

Артём взглянул на первую страницу альбома ещё раз — взгляд мамы изменился. Она смотрела на него с укором, как смотрела тогда на отца, собирая вещи и смахивая слёзы с ресниц.

Обложка альбома со стуком захлопнулась. Он не желал её видеть.

Натягивая джинсы и свитер, Артём наблюдал за тем, как Мира спит, спрятав руки под подушкой. Как же ему хотелось разбудить её, стащить с кровати и прямо так, в пижаме и босой, выволочь на улицу и оставить в снежной каше, чтобы стояла там. Её он тоже не желал тоже.

И никого больше.

Молча выйдя на веранду и не обращая внимания на бабушку, он обулся и оделся. Роща утром первого января могла понять его лучше всех.

Цифра в календаре стала другой, а между ним и Мирой всё было по-прежнему. Явно изменилось одно: он не хотел больше ради неё стараться и на работу решил не выходить. Лучше было у её матери брать ещё деньги — живут-то они всё равно вместе с его бабушкой, и пора устроить всё справедливо.

Но денег всё-таки поубавилось, а ссоры, наоборот, участились. Тогда он вспомнил про расписку и начал выдавать минуты молчания. Готовясь к сессии, он сидел за компьютером в своей комнате и делал вид, что не обращает внимания, как Мира уходит куда-то, а потом возвращается, как и в тот раз, вся испачканная и уставшая, и подолгу стоит под душем — воду тратит.

Возвращаясь в комнату, она захватывала с кухни табуретку и садилась за компьютерный стол с ним рядом — там было свободное место и для неё. Артём косил глазом в сторону, и минуты молчания продолжали течь, складываясь в уже который по счёту час.

К её чести, она умела слышать и молчание. Решая, что ей достаточно, вставала, отодвигала табуретку и шла к ящику, который он ей выделил при переезде. Копалась в своих бумажках, доставала ту самую тёмно-зелёную тетрадь, где всегда строчила что-то по вечерам, садилась на кровать, в угол, и опять начинала строчить.

Выписав всё, что услышала, захлопывала тетрадь и клала её на место. Брала будто бы для порядка один из конспектов, смотрела в него с бессильной скукой на лице и в конце концов возвращала в ящик.

Первый экзамен в эту сессию у неё должен был быть уже одиннадцатого, а она даже не шевелилась в сторону того, чтобы в самом деле учить билеты. Не шевельнулась она ни девятого, ни десятого, а одиннадцатого снова ушла — и вернулась опять испачканная и уставшая. С экзамена ли?

В аккаунтах её смотреть стало совсем нечего. Диалоги с одногрупницами встречали Артёма пустотой, и он им не верил. Неужели ни с кем не общается? А куда тогда ходит?

Решив выяснить это открыто, он мог получить очередной скандал. Пойдя за ней тайно, на засыпанной снегом Дальней он рисковал оказаться замеченным — и получить ещё одну истерику. Нужно было действовать умнее.

Через Лёху, например, легко было добраться до Белкиной… чтобы и тут ничего не узнать.

«Это мы у тебя спросить хотели, где она вообще есть. Вы всё ещё вместе живёте?»

Живут они, ага, как же.

Сосуществуют в одном доме, а он её не трогает от греха подальше.

Рвения сделать этот дом уютным — прежде всего своим хорошим настроением, — у неё всё меньше и меньше, и непонятно уже, зачем вообще нужны такие отношения.

Он мог бы больше внимания уделять учёбе, а угодил в розовые сопли и ушёл от своей истинной цели — быть лучше и сильнее других. А ведь через полгода закончится второй курс и будет экватор. Что он предъявит факультету и самому себе, в то время как остальные скоро начнут работать по специальности?

Её рыдания и испорченный праздник?

Если он не возьмёт себя в руки, то потеряет свою жизнь.

Она же никогда не изменится. Она так и будет витать в облаках, когда надо собраться, выходить из себя, когда нужно держать себя в руках. Она не изменит своим интересам и привычкам.

Как бы он ни старался.

22

Январь 2015 года, дневник Миры

Прошёл год с тех пор, как он ударил меня во второй раз. Потом всё так и посыпалось, и после третьего или пятого раза исчез смысл считать. Теперь я считала только минуты молчания. Пустые, холодные цифры в дневнике — больше не моём. Нашем.

Держу в руках новую тетрадь, такую же, как и та, глажу обложку пальцами и до сих пор не верю. Её больше никто не читает, а я всё так же по привычке её прячу, удаляю диалоги в соцсетях и историю браузера.

Если город для меня живое существо, то Дальняя — отмершая ткань его тела. Я забрала к себе Спарка и больше не была на северо-западе. Открываю карту города, зажмуриваю глаза, чтобы поиграть в свою любимую игру, и сторонюсь тех мест.

С центром проще, но и он заражён этим. До сих пор стыдно возвращаться на гумфак. Даже пройти мимо корпуса, когда бываю рядом, почти невозможно. Вот встретят меня, вспомнят всё это, и… что, если я увижу его? Если увижу его с кем-то?

Спарк слизывает мои слёзы, и внутри всё сжимается. Тебя