— Если сделаем небольшой крюк — я смогу пойти с вами — отблагодарю за спасение прямо на месте.

— Есть вещи, которые важнее простой благодарности. Если хочешь… Если важнее — иди. Навести это место, когда захочешь вернуть долг. Если не из-за случайного пути, то ради приятных воспоминаний. Вряд ли я к тому моменту… Вряд ли мы с Винни… Неважно. Прощай.

Уильям «Из Джонбсоро» Хантер всю дорогу думал о том, что же пыталась до него донести Александра. Гадал, почему же из всех тех чувств, что он пережил за тот вечер, у него с собой осталось только чувство вины. Спрашивал себя, что произошло в городе Оклахома и, что важнее, что могло бы произойти. И даже если бы он хотел остаться, даже если бы желал — была ещё Девочка. Его сердце, его разум, его тело буквально разрывались в две стороны от тех самых рельс, что вечно разрезали горизонт напополам — одна половина шла на юг, через Оклахому, другая же, завернув в Стилуотер, в ней оставалась. Он не мог быть уверен ни в одном из выборов, но точно знал, что если ему повезёт, если в том гнилом и жестоком мире осталась ещё хоть капля удачи, и ему повезёт — он сможет найти их снова после того, как убедиться, что с Девочкой всё в порядке, и не остаться в долгу ни перед кем. Но это только, если ему повезёт, а пока что то самое тело и, что хуже, тот самый разум в один голос требовали от него только одного — отдыха. В старый и одинокий дом в городе Стилуотер завалился угрюмый хромой сталкер.

— Виски, — потребовал тот.

На зов не откликнулись. Лишь старая деревянная дверь, поскрипывая петлями, вела свой незамысловатый диалог с этим миром. Утра не было — небо затянуло осенними серыми тучами, а на землю опустился давящий полумрак. Лишь небольшие стрелки часов, покрытые то ли пылью, то ли люминесцентным напылением, могли сказать о том, какое сейчас время суток. Могли, но кто бы послушал? Только переступив порог, мужчина наткнулся на записку, вбитую в стену. «Кав Сити», — гласила она. «Никого… — подумал он. — Снова я с самим собой…»

Хантер скинул с себя оружие, плащ, перчатки и завалился на пол, попутно задев рукой старый светильник. В его сбитом напрочь дыхании слышалось то, что даже он, увы, не мог распознать. Сердце бешено колотилось, пытаясь проломить рёбра, нога болела. Сквозь пересохшее и уставшее горло охотник пытался вдыхать влажный воздух, но тот, казалось, просто оседал на зубах, не попадая в лёгкие. Вверху виднелся серый, как те самые тучи, потолок. Монотонный и безликий, он не говорил ровно ни о чём любому живому человеку, но не ему. Он, Уильям из Джонсборо, смотрел на него — на эту серую высь, смотрел сквозь. Его взгляд устремлялся вдаль — через серые тучи и бесконечные капли дождя — лёжа там, на сыром деревянном полу, он знал одну простую истину: завтра будет светить солнце. День за днём и ночь за ночью каждый живой будет что-то приобретать лишь для того, чтобы лишится этого — порадоваться краткому мгновению триумфа, за которым идёт целая ночь скорби.

«Нужно было пойти за ней, — думал он себе — Пойти, наплевав на всё… Но нет. Вот он я — идиот. Снова в этом грёбаном сером доме с грёбаным серым потолком пытаюсь пялится на бесцветное небо. Нет, нужно было оставаться в Оклахоме, с Девочкой — плевать, что сам генерал придушил бы меня поясом, плевать, что пырнул бы тот парнишка ради своей же винтовки… О, нет! Сука… Ха-ха-ха… Нужно было отвести Джеймса от того вагона, дать затрещину, будто он должен мне денег, и повести его прочь. О, сейчас бы было гораздо проще. И если бы пристрелил себя, когда узнал о раке — ещё до той деревушки. Или остался бы с Даной. А сейчас… Какое же всё дерьмо. Как же всё закрутилось… Как же, мать его…»

Поднявшись, наёмник из Джонсборо прыгнул в небольшой погребок, предварительно отдёрнув люк. Он-то знал, что было в том доме. Вернее, до чего он и его напарник строго-настрого поклялись не прикасаться до той поры, пока не станет выбор между «этим» и пулей в голову. Достав из полки бутылку мутной жидкости, Хан всем весом упал на диван.

— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, — повторял тот себе, откупоривая бутылку. — Всё дерьмо.

На улице медленно капали первые капли дождя, что обещали перерасти в крупный ливень. Зелёные, что странно, деревья у дома, поприветствовали наёмника шорохом своей листвы, раскачиваемой умеренным ветром, — им было всё равно — солнце всё ещё светило. Первая бутылка кончилась достаточно быстро, почти мгновенно. Обжигающий и неприятный привкус пошёл по горлу вниз, повело голову. Он сел на диван и смотрел прямо вперёд — на зеркало, что висело у выхода. Треснутое, пыльное, ненужное, важное. Началась вторая.

«Вот бы сдохнуть сейчас, — в голову лезли странные, освобождённые от плена сознания мысли, — чтобы потом не разгребать последствия… Вот бы сдохнуть ещё вчера… Позавчера… вместе с Девочкой… В самом начале… в бункере… Нет, до него… Там, где… где было это «до него»… Пока эта жизнь не превратилась в дерьмо… Пока я не сдох поневоле, загнувшись от чёртового рака… Вот бы сдохнуть… Вот бы…» В отражении над старой раковиной Хан увидел что-то странное — что-то незнакомое и отвратительное. Решив присмотреться поближе, он пошёл ко второму зеркалу — в ванную.

— Сейчас и посмотрим, — шипел тот, поднимаясь. — «Кого ты узнаешь в отражении?» — кого, а? Никого, мать твою, — он тяжело и очень медленно шёл к двери. — Я. Не узнаю. Никого. В этом. Грёбаном. Отражении. Нет там меня! — он сжал кулаки и крикнул слабому грому снаружи. — И не было. В этом грёбаном зеркале… Ну же, Давай — кто же тут у нас? Кто, а? — Хан рывком отворил дверь и, проведя рукой по пыльному посеребрённому стеклу, взглянул себе в глаза. — Кто?..

Его крик постепенно затих от удивления. Из «другой» стороны на него бледно-карими глазами смотрел некто новый — всё так же знакомый, но новый. То был не он. То был не наёмник из Джонсборо. Уильям Хантер глядел в серебряную гладь и видел самого настоящего старика,