– Да нам аж до Миусской, до «Менделеевки»… – засмущалась наша абитуриентка, уже не комсомолка и не спортсменка, но точно – красавица.

– Да хоть до самого Миуса! – хихикнул Суслов, отпирая багажник. – Давайте сюда…

Уложив ручную кладь, все расселись – моя семейка устроилась на заднем сиденье, а я занял место рядом с водителем. «Волга» тронулась и покатила, бампером словно раздвигая Москву. Одолев Бородинский мост, Револий Михайлович выехал на Садовое кольцо.

– Лидия Васильевна, – душевно заговорил он, поглядывая на маму в зеркальце, – можете начинать гордиться сыном – он далеко пойдёт!

– Да я уже горжусь! – засмеялась довольная родительница, трепля мои волосы.

– И я! – воскликнула Настя.

– Пап, хоть ты их не слушай! – усовестил я родню.

– Уже и погордиться нельзя! – хохотнул отец.

Под смех да весёлый трёп мы и добрались до «Менделеевки» – пробок нынешняя Москва не знала.

– Приехали, Лидия Васильевна!

Московский химико-технологический выглядел необычно – главный корпус выступал из зелени парка белым полуцилиндрическим объёмом. Мама тяжко вздохнула:

– Я пока без чемодана, ага? Узнаю там всё…

– Давайте-ка я с вами пройду! – энергично сказал Суслов, покидая машину. – С Геной[62] я давно знаком, он тут ректором… Да вы не пугайтесь так, Лидия Васильевна! Никакого пошлого блата, Геннадий этого не выносит. Сдавать будете как все! Пойдёмте, пойдёмте…

Галантно отворив дверцу для дамы, Револий Михайлович увёл её к будущей альма матер. Папа беспокойно заёрзал, и я дал ему подсказку:

– Мамин чемодан остался…

– Точно! – обрадовался отец, быстренько вылезая наружу.

Я переглянулся с Настей.

– Пошли? Чего тут сидеть?

– Так. Пошли!

И мы потопали. Сначала я держал Настину ладошку в своей пятерне, но потом она застеснялась и взяла меня под ручку, как большая девочка.

В полукруглом холле-аквариуме стоял памятник Менделееву. Яркий витраж полосовал потолок, где висели светильники в виде кристаллических решёток. Вокруг двух квадратных колонн с барельефами знаменитых химиков вились мятущиеся абитуриенты, почтительно уступая дорогу озабоченным профессорам, а вот родители наши вместе с «генералом от кибернетики» куда-то запропастились.

– Так. Упустили! – беззаботно сказала Настя, не слишком, впрочем, отходя от меня.

– Найдём! Они там долго провозятся. Ты же знаешь, какой папа копуша!

– Не-е! – засмеялась сестричка. – Это мама у нас копуша, а папа – копун!

Мы степенно прогулялись вдоль стеклянных стен, расписанных символами химических элементов, свысока поглядывая на суету. Поступавшие и впрямь напомнили мне пугливых гуппи, что носились в Ритином аквариуме, создавая бестолковое мельтешение.

– Так. Идут!

Я живо обернулся к лестнице, что спадала с институтских верхов, от ректората. Отец, небрежно похлопывая по перилам кованой решётки, спускался и внимательно слушал Револия Михайловича – тот что-то оживлённо вещал, помогая себе руками. Подойдя ближе, я разобрал: «…Техпроцесс три микрометра…[63] Шестнадцатибитный проц, два миллиона операций в секунду… Прямая адресация целого мегабайта внешней памяти… Красота!»

Меня подхватило, крутануло волной восторга – Суслов с жаром описывал микропроцессор, инфу по которому я в образе «Михи» отослал ещё в марте. Стало быть, пустили в дело моё послезнание! Ну хоть недаром пыхтел, наговаривая на кассету всякие тонкости и нюансы… Зная хитрые секретики спецов из «Интела» и «Зилога», наши быстро запустят производство «однокристаллок» – лет на десять раньше, чем в «прошлой жизни»! Ну не красота ли?

Продолжая улыбаться, я приблизился к папе.

– Ну как там наша заочница?

– Пленяет! – махнул рукой папа. – Даже внимания на меня не обратила! – Он заворковал, пародируя маму: – «Ах, Геннадий Алексеевич! Конечно, Геннадий Алексеевич!»

– А Геннадий Алексеич цветёт и пахнет! – рассмеялся генерал. – Ну что? Едем?

– Да, да! Конечно! – засуетился отец. – Три микрометра… С ума сойти!

– Поехали, поехали! – потянула меня Настя.

И мы поехали.

Тот же день, позднее

Зеленоград, Солнечная аллея

Лето сияло голубым да зелёным – с безоблачного неба жарило солнце, и живая поросль, млея в тепле, спешила вымахать, отцвести и налиться соком. Белые высотные дома, что завиднелись слева от Ленинградки, не выбивались из летней палитры, а хорошо вписывались в общее полотно, как облачка в лазурной вышине.

«Волга» свернула и покатила широким Московским проспектом, окаймлённым деревьями.

– Как на даче! – хмыкнул папа.

– Лучше! – с энтузиазмом подхватил Суслов. – Зелёный город! Тут и лес несведённый, и парки, и речка Сходня. Даже озёра есть! Где в Москве можно вот так запросто открыть форточку, а оттуда не бензином тянет, а хвоей? Красота! Улицы, и те – аллеи! Ну не все, конечно. Тут недалеко Сосновая аллея, Озёрная, Каштановая, Яблоневая… А нам – на Солнечную аллею. Там сейчас строят «чистые» цеха – гермозона! Воздух прогоняется через кучу фильтров, чтоб ни одной пылиночки, а все работники в белых спецкостюмах, чуть ли не в скафандрах…

– Так… А зачем? – распахнула Настя и без того большие глаза.

– Ну там же микросхемы делают… будут делать. А для них даже крошечная соринка всё равно что булыжник в телевизоре! Брак.

– А-а… – уважительно протянула сестрёнка. – А что, эти ваши… схемы, они такие маленькие?

– Помнишь тетрадку по арифметике? – спросил я, поглядывая на Настю в зеркальце. – А теперь представь, что в одну клеточку напихано тысяч двадцать транзисторов!

Сестричка честно нахмурила лобик, но вскоре вздохнула и покачала головой:

– Не-е… Не представляется.

Все засмеялись. Настя недолго сдерживалась – прыснула в кулачок.

– Приехали! – Револий Михайлович вырулил к кубическому, со всех сторон застеклённому зданию, отчего оно казалось прозрачным. За ним, раздвигая березняк, пластались плоские корпуса цехов – там то и дело вспыхивали фиолетовые искры сварки да погромыхивали листы металла. – За мной, Пётр Семёныч, Михаил Петрович и Анастасия Петровна!

Двери «куба» ещё не навесили, а в просторном холле укладывали плитку строители из злобинской комплексной бригады. Широкая лестница завивалась полукружием на второй этаж, где всё сияло чистотой и ждало новоселья. От центрального атриума разбегались три коридора, и где тут народ кучковался, угадывалось на слух – за настежь распахнутой дверью голосили наперебой.