– О’кей! Вот ваши пейпарс[67], джентльмены.

Вакарчук с опаской взял синий паспорт с распятым орлом. Радости не было. В душе сумбур из обрывков мыслей, чувств, фраз, и вот через эту кашу, сдобренную недосыпом, мироточит сожаление о серпасто-молоткастом. Отныне он Стивен Вакар…

Вроде как это известная белорусская фамилия. Ладно, пускай… «Песняры» ничего так аккорды берут… «Косил Ясь конюшину, поглядал на дивчину, по-огляда-ал…»

Степан сильно вздрогнул. Спать тянуло со страшной силой, и сознание плыло, путая сон с явью.

– За мной! – Джек подхватил чемодан «Самсонайт» и покатил по гладкому блестящему полу. Двое неприметных парней, всю ночь маячивших в поле зрения перебежчиков, будто в воздухе растворились.

А Степан, перехватив сумрачный взгляд, который Максим бросал на свой документ, внезапно успокоился – и градус настроения пополз вверх. «Ты же не эмигрант! – успокаивал он себя. – Ты на задании!»

Пройдя паспортный контроль, все трое неспешно зашагали по стеклянному коридору терминала, миновали «гармошку» – и очутились в утробе «Боинга». Не слишком верилось, что эта громада способна воспарить над землёй и перелететь океан.

Джек, Майкл и Стивен уселись рядом во втором классе. Пассажиры проходили мимо нескончаемыми табунами, но Вакарчук уже плохо соображал – думы и образы вязли в черноте дрёмы. Надо, надо отдохнуть – впереди Нью-Йорк! Город жёлтого дьявола!

«Неужто я и вправду советский? – медленно пропечаталась крайняя мысль. – И не предам?..»

Вечер того же дня

Московская область, Сосновка‐1

Солнце садилось, и надоедливый дневной шум стихал. Обезлюдели пляжи Москвы-реки, убавилось движения на дорогах, даже ветер угомонился – не шуршал хвоей, не заплёскивал волнишки, не раздувал травяной запах и смолистый дух. Эти древнейшие парфюмы щедро вливались в раскрытое окно «Волги», будоража памятное.

– Как раз к ужину поспели! – довольно сказал Револий Михайлович.

Он посигналил, и массивные ворота распахнулись, пропуская во двор. Там уже пластался огромный чёрный ЗИЛ, тускло зеленея бронестёклами.

– Отец уже дома, – сказал Суслов изменившимся голосом. – Здравствуй, Дима!

Охранник приветливо вскинул руку, заглядывая в салон. Узнав меня, он улыбнулся, кивая, как старому знакомому. Его рация невразумительно зашипела, и Селиванов пробормотал короткий доклад, успокаивая начохра.

Я вышел и даже ойкнуть не успел – громадная лохматая псина подлетела ко мне, визжа и метя хвостом.

– Джулька! – выдохнул я. – Тьфу на тебя, напугал! – Потрепав по загривку умильно глядевшую собаку, добавил, словно извиняясь за резкость: – Узнал, чудище? Выходи, Настя, оно сырых девочек не ест!

Сестрёнка боязливо выглянула, и Джульбарс тут же свесил язык, как будто выкидывая флаг.

– Свои, свои, – сказал Револий Михайлович. – Пойдёмте, Настя!

Девушка пошла впереди, часто оборачиваясь, а мы с Сусловым-младшим понесли Настин чемодан и мою огромную спортивную сумку.

Госдача полнилась жизнью. Из-за деревьев доносились детские крики и удары по мячу; полноватый мужчина в роговых очках – вероятно, Сумароков[68] – курил в затейливой беседке поодаль. За освещёнными окнами столовой мелькали женские силуэты, а на кухне гремели тарелки, нагоняя дразнящие флюиды скорой трапезы.

Настя застеснялась, и я первым вошёл в дом. Ничего не изменилось – всё так же книги повсюду, а старинные часы по-прежнему вели счёт вечности, отмахивая секунды медным маятником. Ольга Васильевна и Майя Михайловна хлопотали, помогая «домоправительнице» Нине накрывать на стол.

– Здравствуйте! – сказал я, пряча смущение за бойкостью. – Мы к вам в гости. А то так есть хочется, что аж переночевать негде!

Женщины рассмеялись.

– Проходите, проходите, скитальцы! – засуетилась Майя. – Отец уже трижды о тебе спрашивал! – Она лукаво улыбнулась: – А эта красотка – твоя девушка?

Настя мигом зарделась.

– Та вы шо? – еле выдавила она, от волнения сбиваясь на мову.

– Это моя сестричка. – Я приобнял «красотку» за плечи. – Настенька!

– Совсем засмущали ребёнка, – неодобрительно покачала головой Нина.

– Мы больше не будем! – залилась смехом Майя. – Пойдёмте, я покажу вашу комнату.

Она провела нас на второй этаж, в светлую горницу. Ничего особенного: две кровати, старый шкаф с биркой «Управление делами ЦК КПСС», монументальный стол, помнящий если не Ленина, то Сталина – точно. На бревенчатой стене висела дешёвая литография в простенькой рамке, а прямо за окном шептались две вековые сосны, сплетясь ветвями.

– Тут так здорово! – впечатлилась Настя.

– Тогда давай я покажу тебе дом, – улыбнулась Майя. – Давай?

– Так… Ага!

Проводив обеих глазами, я сел на кровать, покачался – не скрипит. Уже хорошо. Расстегнув молнию на сумке, достал две литровые бутылки с колодезной водой, набранной ещё в Первомайске. Обе я основательно «зарядил», хотя понятия не имею, как это у меня получается.

Покачав бутылки в руках, задумался. Я уже свыкся с мыслью о том, что «отапгрейдил» сознание Суслова и Брежнева, хотя доказательств тому никаких. Все мои подозрения основаны на воспоминаниях о страхах. «Хайли-лайкли»[69], как говорят англосаксы, «доказывая» очередную брехню.

– Ну и ладно, – сказал я вслух и упруго встал. – Пейте на здоровье!

В коридоре никого не было, лишь снизу доносились голоса. Подойдя к дверям кабинета, коротко постучался и вошёл.

– Можно? Здравствуйте, Михаил Андреич!

Суслов-старший резко развернулся на стуле, и его твёрдое, холодное лицо пожилого лорда потеплело, смягчаясь улыбкой.

– Здравствуйте, Миша! Я уж думал, вы совсем забыли старика!

– Семьдесят лет – не возраст, – ухмыльнулся я.

Михаил Андреевич засмеялся, отмахивая седую чёлку. На столе перед ним лежала раскрытая красная папка и пухлая стопка листов, исписанных чётким прямым почерком.

– Всё как обещал. – Я торжественно преподнёс оба сосуда. – Одна – вам, другая – Леониду Ильичу.

– Спасибо огромное, Миша, – серьёзно сказал Суслов, оглаживая круглый бок бутылки. – Даже мой больной глаз выздоровел, я теперь пишу и читаю без очков. Думаю без очков! Без идеологического преломления, понимаете? Смотрю и вижу! И мне бывает очень стыдно. Правда-правда! Вот буквально вчера вернулся из Тулы. Узнал, что медсестричка Тася из нашего партизанского отряда, оказывается, жива. Навестил Тасеньку на даче… – Он покачал головой, горестно поджимая губы. – Такого сраму я не припомню… Забор – из сучьев и веток, на домик пошли обрезки досок, а сверху его покрыли ломаным шифером… Стройматериалу-то не достать! Зато в огороде – ни травинки, грядочка к грядочке, и Тася, скрючившись в три погибели, таскает вёдра, чтобы полить помидорчики…