– Рада вам была? – негромко спросил я.

– Очень! – заулыбался главный идеолог страны. – И чаем напоила, и пирогом угостила… А я тогда пообещал себе, что такие вот Таси не надрываться будут на своих шести сотках, а покупать в овощном хоть помидоры, хоть ананасы! И если я этого не добьюсь, то грош цена всей нашей идеологии… Ох, восемь уже! – подхватился он. – Пошли, тёзка, пошли, нас уже заждались, наверное. Сидят, голодные, облизываются!

Пересмеиваясь, мы вместе спустились в столовую. На ужин подавали пюре с гуляшом, ягодный пирог и чай.

⁂

– Мишечка, отвернись, пожалуйста…

Я честно уставился в тёмное окно. Свет из комнаты падал на стволы сосен, и они смутно выделялись на фоне июльской ночи.

– Всё! – Настя поддёрнула ночнушку и юркнула в постель. – А тут и вправду хорошо… Так. Лес красивый, и речка… Вода совсем тёплая!

– Завтра накупаешься, – улыбнулся я.

– А ты?

– А мне надо в Москву.

– Я тоже хочу! – заныла сестрёнка.

– Настенька, я в МГУ застряну на полдня, буду академиков уму-разуму учить, – быстро заговорил я, оправдываясь. – Да ты не волнуйся, маме ещё неделю экзамены сдавать! Я тебе обещаю: послезавтра махнём с тобой в столицу, и я тебе всё-всё покажу!

– И Красную площадь?

– А как же!

– И в метро покатаемся?

– До одурения! – засмеялся я.

– Ну тогда ладно… – успокоенно вздохнула девушка. – Так. А поцеловать?

Я пересел на кровать сестрёнки и ладонями нежно огладил её лицо. Настя улыбнулась, зажмуривая глаза, а мне вдруг вспомнилось, какой она стала в таком далёком, почти неразличимом будущем – усохшей, выцветшей дамочкой с вечно усталыми глазами, в которых размораживалась тоска…

«Не бывать тому!»

Поцеловав мягкие, податливые губки, я сказал тихонько:

– Спокойной ночи, Настенька.

И уловил сбивчивый шёпот в ответ:

– Спокойной ночи, Мишенька…

Пятница, 4 июля 1975 года, утро

Москва, Ленинские горы, МГУ

Я вышел со станции метро, и приставучий ветер начал ерошить мои волосы. Пригладив прядки ладонью, побрёл, жмурясь от нахальных лучей и взглядывая на шпиль универа. Мне туда, в ГэЗэшку[70], обитель мехмата.

Сейчас, «сбежав» из Первомайска, я ощущал не слишком рациональное успокоение – все, кто искал меня, остались на Украине, а я тут, в столице СССР! Мышка юркнула в соседнюю квартиру и радуется. Как будто голодный кот не может прокрасться следом…

Свернув, я пошагал прямо на памятник Ломоносову, поглядывая вправо, где высился строгий серый корпус физического факультета, похожий на здание солидного министерства. Я ещё точно не решил, куда буду поступать, но физфак притягивал всё сильнее. Посмотрим ещё…

Сердце не частило, однако я волновался. Иначе не объяснить, почему вдруг шумовка сознания вылавливала из окружающего сущие мелочи – напыжившегося воробья, принимавшего ванну в лужице, короткий взблеск оброненной копейки, едва слышное клацанье штанги троллейбуса, что с ветром занеслось с проспекта.

Поправив на плече ремень подзатёртой сумки «Эр Франс», я храбро миновал монументальные двери главного здания, окунаясь в гулкую прохладу и тень. Изнутри универ напоминает многоэтажную станцию метро – то тема «Арбатской» проскальзывает, то «Кировской» веет.

Вот люблю я сталинский ампир! Мощные колонны и стены облицованы мрамором, увешаны тяжёлыми деревянными панелями, отделаны бронзой. И всё это воистину державное великолепие – для учёбы, ради головастых студиозусов!

Лифт поднял меня на шестнадцатый этаж, в математическое царство. В безлюдных анфиладах гуляли сквозняки, разносившие, чудилось, тени голосов, призрачные фонемы, невесть когда озвученные и выпущенные из лёгких на волю.

Колмогорова я нашёл сразу – академик сидел за тяжёлым коробчатым столом в огромной аудитории, чья торжественная пустота наводила на высокие мысли о храме.

– Здравствуйте, Андрей Николаевич, – сказал я, подходя.

Колмогоров недоумённо глянул на меня, морща лоб, а в его светло-голубых слегка раскосых глазах остывал математический жар.

– Постойте, постойте… – затянул он, выпрямляясь на скрипучем стуле. – Дайте вспомнить… Голос мне ваш знаком… А-а! Миша! Миша Гарин!

– Он самый, – поклонился я.

Академик приподнялся и крепко пожал мне руку. Ладонь его не была мозолистой, но сила в ней жила.

– Рассказывайте! – велел Колмогоров.

– Да рассказывать особо не о чем, – изобразил я скромника. – Закончил девятый класс без четвёрок…

Академик шутливо погрозил мне пальцем.

– Вы статьи свои читали хоть?

– Да, мне по почте прислали номера «Программирования» и «Кибернетики». Штатовский журнал пока что не держал в руках.

– Миша! – засмеялся Андрей Николаевич. – Как, по-вашему, много ли школьников печатается в таких изданиях? То-то же! Да нет, я сам недолюбливаю хвастунов, но и мимикрировать под средний уровень не годится. Вам есть что сказать! Надеюсь, вы ещё не передумали доучиваться в нашей физматшколе?

– Не передумал, – мотнул я головой. – Только, наверное, не получится у меня… раньше зимних каникул. Я в Москву с родителями приехал. Мама поступает в Менделеевский, на заочное, а папа почти уже устроился в зеленоградский Центр микроэлектроники. Ему там обещают квартиру дать, но не раньше декабря. В общем, домой мы вернёмся втроём – я, мама и сестричка Настя. И будет очень некрасиво бросить их одних осенью. Понимаете?

– Понимаю! – серьёзно кивнул Колмогоров. – Конечно, понимаю. Зимой так зимой. – Внезапно воодушевившись, он прищёлкнул пальцами. – Кстати! А высокотемпературные сверхпроводники?

Я молча полез в сумку и вынул из кармашка чёрную «таблетку». Андрей Николаевич осторожно переложил её к себе на ладонь.

– Удалось? – негромко спросил он.

Я кивнул.

– Измеряли?

– Четырёхпроводным методом Кельвина, – сказал солидно. – Образец охлаждался в жидком азоте – и сопротивление падало до нуля.

– С ума сойти… – прошептал Колмогоров и резко поднялся. – Пойдёмте, Миша!

– Куда?

– На физфак! – воскликнул академик. – Явите нам чудо!

⁂

Глядя на здание физического факультета, я радовался про себя, что его успели возвести до хрущобной эпохи, когда дали бой красотам архитектуры, и наши города заполонили безликие типовые коробки. А тут ещё есть на что посмотреть со вкусом.