суждено было ему стать, задела Пушкина чрезвычайно глубоко. Очень скоро издание Ольдекопа было совершенно распродано, так что Пушкин мог приступить к новому. И все-таки он не успокаивался. 14 апреля 1826 г. Плетнев писал ему: «Не стыдно ли тебе такую старину вспоминать, как дело твое с Ольдекопом. Книги его уж нет ни экземпляра; да я не знаю, существует ли он в каком-нибудь формате. И из чего ты хлопочешь? Если хочешь денег, согласись только вновь напечатать Кавказ. Плен., или Бахч. Фон., и деньги посыплются к тебе»[536].

Конечно, теперь, когда вопрос этот утратил уже всякое актуальное значение, проделка Ольдекопа интересовала и волновала Пушкина с принципиальной точки зрения, как прецедент на будущее. Поэтому письмо Плетнева нисколько не успокоило его, и уже по возвращении из ссылки, 20 июля 1827 г., Пушкин подал Бенкендорфу записку о деле с Ольдекопом[537]. Бенкендорф не торопился с ответом и только через месяц, 22 августа, разъяснил Пушкину всю иллюзорность его надежд.

«Перепечатание Ваших стихов, – писал он, – вместе с переводом, вероятно, последовало с позволения Цензуры, которая на то имеет свои правила. Впрочем, даже и там, где находятся положительные законы на счет перепечатания книг, не возбраняется издавать переводы вместе с подлинниками»[538].

Этот последний афронт заставил Пушкина сложить оружие. Он не мог не понять, что в государстве, в котором отсутствуют «положительные законы» насчет литературного воровства, он ничего не выиграет. Пушкин отвечал Бенкендорфу: «Если. допустить у нас, что перевод дает право на перепечатание подлинника, то невозможно будет оградить литературную собственность от покушений хищника. Повергая сие мое мнение на благоусмотрение Вашего превосходительства, полагаю, что в составлении постоянных правил для обеспечения литературной собственности вопрос о праве перепечатывать книгу при переводе, замечаниях или предисловии весьма важен»[539].

И несомненно, что вся эта история осталась не без влияния на пять статей об авторском праве, впервые введенных в Цензурный устав, изданный 22 апреля следующего, 1828 годаIХ, согласно которым, между прочим, авторам предоставлялось исключительное право на продажу и издание их сочинений.

III

Мы оказались вынужденными невольно изменить хронологическому ходу событий, дабы покончить историю с перепечаткой «Кавказского пленника». Еще много прежде изложенных происшествий, 10 марта 1824 г., появилась в свет новая поэма Пушкина, «Бахчисарайский фонтан».

На сей раз поэт решительно обошел своего первого издателя и поручил издание Вяземскому, которому 4 ноября 1823 г. отправил рукопись[540]. 17 января следующего года Вяземский известил Александра Тургенева, что поэма уже печатается[541].

Все издание обошлось Вяземскому в 500 руб[542]. Не в пример Гнедичу, он в этом предприятии не имел никакой заинтересованности, являясь только доверенным лицом Пушкина, чем и объясняется то, что последний впервые извлек ожидаемые выгоды от своего издания. Отпечатав поэму, Вяземский стал торговать ее книгопродавцам, успевшим уже по-коммерчески оценить Пушкина. Вяземский с удовлетворением извещал А.Ф. Воейкова, что «между книгопродавцами возникает брань за „Бахчисарайский фонтан“» [543].

В апрельской книжке (№ 13) «Новостей литературы» Вяземский напечатал заметку «О Бахчисарайском фонтане не в литературном отношении», в которой сообщал, что книгопродавец Пономарев приобрел поэму за 3000 руб., т. е. по 5 руб. за стих. Гонорар был действительно грандиозный, и сообщение о нем в печати носило явно демонстративный характер. Намерение Вяземского заключалось, конечно, в том, чтобы придать этому гонорару значение прецедента.

Появление Бахчисарайского фонтана, – писал он, – достойно внимания не одних любителей поэзии, но и наблюдателей успехов наших в умственной промышленности. Стих Байрона, Казимира Лавиня, строчка Вальтера Скотта приносит процент еще значительнейший: это правда. Но вспомним и то, что иноземные капиталисты взыскивают проценты со всех образованных потребителей на земном шаре, а наши капиталы обращаются в тесном домашнем кругу. Как бы то ни было: за стих Бахчисарайского фонтана заплачено столько, сколько еще ни за какие русские стихи заплачено не было. Пример, данный книгопродавцем Пономаревым, купившим манускрипт поэмы, заслуживает, чтобы имя его, еще не громкое в списках наших книгопродавцев, сделалось известным: он обратил на себя признательное уважение друзей просвещения, оценив труд ума не на меру и не на вес.

Между тем в «Дамском журнале» некто И. П. поспешил дополнить историю этого издания рядом подробностей, которые могли остаться неизвестными Вяземскому. «Бахчисарайский фонтан, – писал И. П., – куплен не книгопродавцем Пономаревым, как было сказано в № 13 «Новостей русской литературы», а книгопродавцем Ширяевым. Первый. был только посредником между книгопродавцем и почтенным издателем князем П.А. Вяземским, получил за посредство 500 руб. и следовательно– не поспорит, если. имя его заменится именем Ширяева. Ширяев выдал за рукопись 3000 руб., принял на свой счет печатание, стоившее 500 руб., присовокупя к тому плату посреднику. Таким образом, каждый стих пришелся книгопродавцу не за пять, а почти за восемь рублей»[544].

В свою очередь, «Литературные листки» вносили новый корректив, удивляясь, как «Дамский журнал» мог не знать, что в приобретении поэмы участвовал, вместе с Ширяевым, еще и Смирдин[545].

Расчет Вяземского оказался безупречно верен. Не случайно тот же «Дамский журнал» замечал, что «нынешний год был. началом нового переворота дел по книжной торговле». Известие об этой сделке произвело должное впечатление, обойдя все почти газеты и журналы. И даже «Русский инвалид» счел нужным откликнуться. Извещая публику об этой замечательной сделке, газета усматривала в ней «доказательство, что не в одной Англии и не одни англичане щедрою рукою платят за изящные произведения поэзии»[546].

Последнее сильно занимало и самого Пушкина. «Оевропеизирование» отечественных книгопродавцев он также включал в круг своих ближайших задач, почему и стремился, со своей стороны, блюсти и обеспечивать их интересы. Еще прежде выхода «Бахчисарайского фонтана» в свет до Пушкина дошло известие о том, что поэма широко распространена в рукописных списках. «Благодарю вас, друзья мои, за ваше милостивое попечение о моей Славе, – писал он со злой иронией. – Остается узнать, раскупится ли хоть один экземпляр печатный теми, у которых есть полные рукописи; но это безделица – поэт не должен думать о своем пропитании, а должен, как Корнилович, писать с надеждою сорвать улыбку прекрасного пола»[547].

Когда поэма была отпечатана и продана, страхи Пушкина должны были рассеяться. «Начинаю почитать наших книгопродавцев и думать, что ремесло наше не хуже другого», – замечал он в письме к Вяземскому[548]. Но судьба книгопродавцев, «в первый раз поступивших по-европейски», продолжала волновать поэта. В конце марта Вяземский известил Пушкина о сообщении «Благонамеренного» относительно состоявшегося в одном ученом обществе чтения «Бахчисарайского фонтана» еще до выхода его в свет.

«На что это похоже? – возмущался Пушкин в письме к брату,