являвшемуся главным проводником его еще не напечатанных произведений. – И в П. Б. ходят тысяча списков с него – кто же после будет покупать. Но мне скажут: а какое тебе дело? Ведь ты взял свои 3000 руб. – а там хоть трава не расти. – Все так, но жаль, если книгопродавцы, в первый раз поступившие по-европейски, обдернутся и останутся в накладе – да вперед невозможно и мне будет продавать себя с барышом. Напиши мне, как Фонтан расходится – или запишусь в гр. Хвостовы и сам раскуплю половину издания»[549].

Опасения Пушкина оказались напрасными: издание разошлось чрезвычайно быстро[550], несмотря на опять-таки огромную цену в 5 руб. за маленькую книжечку[551]. «Литературные листки» Фаддея Булгарина отмечали, что «Бахчисарайский фонтан, поэма А. Пушкина, привлекает в книжные лавки множество покупателей. Этот фонтан оживит басню о золотом дожде Юпитера, с тою только разницею, что вместо прекрасной Данаи русские книгопродавцы пользуются драгоценными камнями оного»[552]. Скорее, впрочем, в роли Данаи оказался Пушкин, нежели книгопродавцы. Последние отнюдь не остались в накладе, но и заработали не столько, сколько привык загребать Гнедич. При заводе 1200 экз., за вычетом помянутых расходов и скидки прочим книгопродавцам, им должно было очиститься около 1500 руб.

Крупный гонорар и баснословный коммерческий успех «Бахчисарайского фонтана» сыграли огромную роль в развитии книжной торговли, как мы уже говорили, и дали решительный толчок так называемому «торговому направлению» литературы.

Пушкин с книгопродавцами не входил в непосредственные сношения, а имел дело только с Вяземским. Если в свое время он стоически выносил бессовестную эксплуатацию, которой подвергал его Гнедич, то теперь более всего опасался «велико-душничания, барствования» Вяземского. Еще только узнав о выгодной продаже издания, Пушкин спрашивал своего издателя, сколько стоило ему печатание поэмы, и тревожно добавлял:

«Ты все-таки даришь меня, бессовестный. Ради Христа, вычти из остальных денег, что тебе следует»[553]. Вяземский вычел затраченные им 500 руб., но мнительному поэту все еще казалось, что великодушный издатель обсчитал себя, и по приезде в Одессу княгини В.Ф. Вяземской он жаловался ей на мужа. На жалобы его Вяземский отвечал: «Ты жене соврал, когда говорил, что я с тобою барничал, я ни копейки от себя не бросил в Бахчисарайский фонтан, клянусь честью, а напротив, кажется, жена недодала тебе нескольких рублей»[554].

Сущность этого, столь незначительного, по-видимому, эпизода, конечно, не в фактическом положении дела, а в его принципиальной стороне. Профессионализация писательского труда должна была, как известно, прийти на смену литературному меценатству и дилетантизму. Пушкин всемерно стремился к тому, чтобы заработок решительно заменил подарок, плата за труд – «подачку». В мнимом «великодушничании» Вяземского он легко мог усмотреть слабый отголосок этого, столь ненавистного ему, меценатства, обусловливавшего полную зависимость писателя от двора либо иных сановных покровителей искусств.

IV

Подобные же опасения за привнесение дружеских чувств в деловые отношения пережил Пушкин еще раз, тогда же, в связи с новыми планами издания собрания стихотворений[555].

Еще в сентябре 1822 г. Я.Н.Толстой сообщил Пушкину о намерении князя А. Я. Лобанова-Ростовского издать его стихотворения в Париже. Письмо до нас не дошло, почему нам неизвестны и подробности этого предприятия. Пушкину поневоле пришлось вспомнить запутанную историю своей первой рукописи. 26 сентября 1822 г. он отвечал Толстому: «Предложение князя Лобанова льстит моему самолюбию, но требует с моей стороны некоторых изъяснений – я хотел сперва печатать мелкие свои сочинения по подписке и было роздано уже около 30 билетовX,– обстоятельства принудили меня продать свою рукопись Никите Всеволожскому, а самому отступиться от издания». Изложив ряд соображений своих относительно цензуры и новых стихов, Пушкин заключал письмо пожеланием повременить еще два-три месяца. «Как знать, – может быть, к новому году мы свидимся, и тогда дело пойдет на лад»[556].

Но дело на лад не пошло. На следующий день, 27 сентября, Пушкин писал Гнедичу, прося удержать Лобанова «по крайней мере до моего приезда– а я вынырну и явлюсь к вам»[557]. Пушкин не учел либо недооценил одного обстоятельства, а именно, что Гнедич по каким-то ему одному ведомым соображениям, считал, что стихи эти принадлежат ему. Быть может, помянутым письмом Пушкин именно и хотел дать почувствовать своему первому издателю иллюзорность его ожиданий, но дело приняло совсем иной оборот. Гнедич разгласил повсюду, что рукопись была обещана ему, о чем узнал и Толстой, нашедший поступок Пушкина легкомысленным. Он написал поэту сухое письмо с отказом от издания и, вскоре после того, в 1823 г., уехал за границу.

«Напиши ему слово обо мне, – просил Пушкин А.А. Бестужева, – оправдай меня в его глазах»[558]. Бестужев понял так, что Толстой уже приобрел рукопись, и 3 марта 1824 г. поспешил написать ему: «Если вам не хочется издавать Пушкина – то продайте его нам, мы немедля вышлем деньги. Он говорит, что Гнедич на сей раз распустил ложные слухи»[559].

Но Толстой, конечно, не мог продавать не приобретенную им еще рукопись, и дело потому заглохло.

Между тем еще много прежде того, сразу по получении предложения Толстого, Пушкин поспешил обеспечить себя в отношении Всеволожского. Он поручал брату заявиться к этому последнему и просить его повременить с продажей рукописи до следующего года. Если же окажется, что рукопись уже продана, просить покупщика временно воздержаться от ее печатания[560]. Как выяснилось, Всеволожский никому рукописи не перепродавал и никаких шагов к изданию ее не предпринял[561]. Это сильно упрощало дело. Поэтому, когда предложение Толстого отпало, Пушкин решил сам приступить к изданию и, так как Лев Сергеевич не торопился с исполнением поручений брата, в июне 1824 г. просил А. А. Бестужева переговорить с Всеволожским насчет рукописи. «Постарайся увидеть Никиту Всеволожского, лучшего из минутных друзей моей минутной младости. Напомни этому милому, беспамятному эгоисту, что существует некто А. Пушкин, такой же эгоист и приятный стихотворец. Оный Пушкин продал ему когда-то собрание своих стихотворений за 1000 руб. ассигн. Ныне за ту же цену хочет у него их купить. Согласится ли Аристип Всеволодович? Я бы в придачу предложил ему мою дружбу, mais il l’a depuis longtemps, d’aillers ga ne fait que 1000 roublesXI»[562].

Сохранилось черновое письмо Пушкина и к самому Всеволожскому, от того же времени, в котором поэт повторяет свою просьбу, добавляя: «Деньги тебе доставлю с благодарностию, как скоро выручу. Надеюсь, что мои стихи у Сленина не залежатся»[563]. Однако дело подвигалось крайне медленно, и еще в конце ноября Пушкин не имел ответа от Всеволожского. Кроме того, существовало еще несколько десятков