1926

Обращаясь к пролетарским поэтам, Маяковский призывает их к единству действий, к дружной совместной работе:

Чем нам

          делить

                 поэтическую власть,

сгрудим

           нежность слов

                             и слова-бичи,

и давайте

           без завистей

                          и без фамилий

                                             класть

в коммунову стройку

                          слова-кирпичи.

«Послание пролетарским поэтам», 1926

Последние строки, которые Маяковский оставил в своей записной книжке – самые, может быть, потрясающие строки его лирики, – посвящены могуществу поэтического слова:

Я знаю силу слов я знаю слов набат

Они не те которым рукоплещут ложи

От слов таких срываются гроба

шагать четверкою своих дубовых ножек

Бывает выбросят не напечатав, не издав,

Но слово мчится подтянув подпруги,

звенит века и подползают поезда

лизать поэзии мозолистые руки.

Я знаю силу слов…

(Маяковский набросал эти строки почти без знаков препинания – мы так их и воспроизводим.)

Строем своей песенной поэзии далёк от Маяковского А. Прокофьев. Но и для него слово – один из важнейших героев его стихов. Кем только оно не оборачивается на наших глазах! Слово меняет облик – от страницы к странице, от строки к строке. И каждый облик слова-оборотня возможен, он соответствует нашему о нём представлению. Вот в одном только стихотворении какая горсть метафор, как будто противоречащих друг другу, а на деле охватывающих слово с разных сторон:

Слова мы не на паперти

Выпрашиваем где-то,

Они у нас на скатерти

Сверкают, самоцветы.

Они у нас рассеяны,

Из золота отлиты,

Они у нас весенние,

Дождем весенним мыты.

Они у нас, они у нас…

Они как молнии из глаз.

1960

Метафоры обгоняют друг друга, пересекаются, сплетаются. Слова оборачиваются то девушками, то слитками, то самолётами, то мотыльками, то пряниками. А потом они предстают нам солдатами –

Я вывожу их утром рано,

И на путях моих крутых

Любовно смотрят ветераны

На новобранцев молодых,

Поставленных в полки и роты

В моем разбуженном краю… –

или рабочими ребятами, которые

Все шли

          и, словно в проходной,

сдавали номера… –

или диковинными зверьками, как в стихотворении, посвящённом Николаю Тихонову:

С тобой давно мы ладом ладили,

Сдружила крепко нас Нева,

Где мы с тобой не только гладили,

Но и ерошили слова!

Поэзия слова у Прокофьева иная, чем у Маяковского, потому что и само слово в песенной поэзии Прокофьева иное, чем у его старшего собрата. Несмотря на необузданную метафоричность, у Маяковского прямой смысл ораторского слова, в котором концентрируется гигантская энергия мысли и чувств, всегда точен. У Прокофьева слово не столько значит, сколько поёт, переливается звуковыми оттенками и ладами, растворяется в стремительном напеве, который закручивает, не позволяет вглядеться в отдельное слово.

Мастером такого народно-песенного слова был Борис Корнилов, как никто умевший заставить слово плясать, петь, переливаться, словно лады гармоники:

На краю села большого –

пятистенная изба…

Выйди, Катя Ромашова,

золотистая судьба.

Косы русы,

кольца,

бусы,

сарафан и рукава,

и пройдет, как солнце в осень,

мимо песен,

мимо сосен, –

поглядите, какова.

У зеленого причала

всех красивее была, –

сто гармоник закричало,

сто девчонок замолчало –

это Катя подошла.

Пальцы в кольцах,

тело бело,

кровь горячая весной,

подошла она, пропела:

– Мир компании честной.

«Прощание», 1934

Поэзия слова у Маяковского с одной стороны, у Корнилова и Прокофьева с другой – разная потому, что эти поэты по-разному воспринимают функцию слова в стихе. Слово и тут и там превращается в образ, но это различные по качеству своему образы. У Маяковского каждое слово – всеми средствами синтаксиса и ритма – выделено, оно сгущает в себе множество смыслов, интонацию, переживание. Каждое слово Маяковского произносится не в общем потоке фразы, а отдельно, оно как бы выкрикивается. Попробуйте прочитать цельной фразой строку: «Шкурой ревности медведь лежит когтист», и вы ровно ничего не поймёте. Стих этот значит, однако, вот что: ревность утихла, или, в метафорической системе Маяковского, когтистый медведь ревности затих, и теперь он лежит смирно, как шкура (шкурой).

И Маяковский написал эти слова в строке так, чтобы почти каждое отчеканивалось отдельно:

Шкурой

            ревности медведь

                                     лежит когтист.

«Юбилейное», 1924

Прокофьеву и Корнилову система выделения слов чужда. Строй их стихов противоположен: слова сливаются в единый мелодический поток, который у них оказывается важнее отдельных слов.

Совсем иное отношение к поэтическому слову у Вадима Шефнера, мастера слова точного, полносмысленного, весомого, тщательно отобранного. В стихотворении «Слова» (из сборника «Нежданный день», 1956) Шефнер пишет:

…Словом можно убить, словом можно спасти,

Словом можно полки за собой повести.

Словом можно продать, и предать, и купить,

Слово можно в разящий свинец перелить.

Но слова всем словам в языке у нас есть:

Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.

Повторять их не смею на каждом шагу, –

Как знамена в чехле, их в душе берегу.

………………………………..

Пусть разменной монетой не служат они –

Золотым эталоном их в сердце храни!

И не делай их слугами в мелком быту –

Береги изначальную их чистоту.

Когда радость – как буря иль горе – как ночь,

Только эти слова тебе могут помочь!

А Осипа Мандельштама терзает то, что слово не соответствует явлению или мысли, что оно существует отдельно от называемых им вещей, что оно никогда не может с этими вещами или мыслями отождествиться. Поэтому так часто он пишет о слове забытом, непроизнесённом, умершем, превратившемся в тень и, как продолжает Мандельштам, обращаясь к древнегреческой мифологии, спустившемся в царство мёртвых, в подземные чертоги Аида:

Я слово позабыл, что я хотел сказать.

Слепая ласточка