– Рад видеть, что ты бросил лирически ностальгировать и стал самим собой, – заметил Калторп. – Но подожди рыть землю копытом. Тебе скоро придется иметь дело с целой толпой женщин. Как я понял из наблюдений, сейчас они на Земле главенствуют, а насколько я тебя знаю – с главенством женщины ты никогда не сможешь примириться.

Стэгг ударил себя кулаком в грудь, как горилла:

– Не завидую бабе, которая против меня попрет!

И тут же рассмеялся и сказал:

– Честно говоря, я слегка побаиваюсь. Я так давно не общался с женщинами, что мог и забыть, как с ними следует поступать.

– Ты просто помни, что женщины не меняются. Что в каменном веке, что в веке торжествующего атома – «знатная леди и Джуди О’Грэди во всем остальном равны».

Стэгг снова заржал и хлопнул Калторпа по тощей спине. Потом отдал приказ готовиться к посадке. Во время спуска он спросил:

– Так как ты думаешь, есть у нас шанс на достойный прием?

Калторп пожал плечами:

– Может быть, нас повесят. Может быть, сделают королями.

Через две недели после своего триумфального въезда в Вашингтон Стэгг был коронован.

– Питер, ты король с головы до пят, – сказал Калторп. – Да здравствует Его Величество Петр Шестой!

Несмотря на прозвучавшую в голосе иронию, он имел в виду именно то, что сказал.

Стэгг был здоровяк ростом в шесть футов шесть дюймов и вес имел двести тридцать пять фунтов, обхват груди сорок восемь дюймов, тридцать два дюйма в талии и тридцать шесть дюймов в бедрах. На голове длинные волнистые волосы золотистого цвета. Лицо его было красиво, как красива голова орла.

И сейчас он больше всего напоминал орла в клетке – ходил по комнате взад-вперед, сложив за спиной руки, как орел крылья, склонив набок голову и глядя сосредоточенным взглядом жестких голубых глаз. Время от времени он смотрел, прищурившись, на Калторпа.

Антрополог свернулся в большом кресле с золотыми накладками, прикладываясь время от времени к длинному разукрашенному камнями сигарному чубуку. Он, как и Стэгг, навеки лишился волос на лице. На следующий после приземления день их отвели в баню и сделали массаж. Слуги их побрили: просто наложили на лицо какой-то крем и потом стерли его полотенцем. Они оба решили, что этот способ бритья будет легок и приятен, но потом узнали, что навсегда лишились возможности отрастить бакенбарды, если бы им того захотелось.

Калторп холил свою бороду, но не возражал, чтобы его побрили, поскольку туземцы ясно дали понять, что борода есть мерзость и вонь в ноздрях Великой Белой Матери. Теперь же ему было жаль: не только лишился своего патриаршего обличия, но и выставил на всеобщее обозрение безвольный подбородок.

Стэгг вдруг остановился перед зеркалом, покрывающим целую стену огромной комнаты, пристально всматриваясь в свой новый облик и в корону на голове. Она была золотая, с четырнадцатью остриями, каждое увенчано крупным бриллиантом. Он посмотрел на пышный воротник вокруг шеи, на обнаженную грудь с изображением пылающего солнца. С неудовольствием он осмотрел широкий пояс ягуаровой шкуры, алый килт, огромный фаллический символ, пришитый к нему спереди, блестящие ботинки до колен из белой кожи. Он увидел Царя Дисийского во всем величии его и заворчал. Сорвав с себя корону, он запустил ее через всю комнату. Ударившись о дальнюю стену, корона подкатилась почти к его ногам.

– Итак, я коронован правителем Дисии! – выкрикнул он. – Царем Дочерей Колумбии. Как это на их дегенеративном американском – Кен-а дот ах К’лумпаха. Только что же это за царствование? У меня нет никакой власти или привилегий, положенных царю. Вот уже две недели, как я правлю этой землей, где верховодят бабы, и в мою честь устроили кучу празднеств. Мне поют хвалу – в буквальном смысле, – куда бы я ни пошел с этой моей одногрудой Почетной Стражей. Меня посвятили в тотемное братство Лося, и позволь мне повторить – это самые странные обряды, о которых мне доводилось хотя бы слышать. Меня выбрали Великим Лосем Года…

– Естественно, что с именем Стэгг ты попал к Лосям, – перебил Калторп. – Еще хорошо, что они не узнали твоего второго имени – Лео. Им бы пришлось ломать голову, куда тебя отнести – к Лосям или к Львам. Вот только…

Стэгг продолжал злиться:

– Мне сказали, что я – Отец Моей Страны. Если так, почему они мне не дадут шанса стать отцом взаправду? Ни одной женщине не разрешается остаться со мной наедине! Когда я стал возражать, эта милая сучка, Главная Жрица, заявила мне, что я не должен допускать дискриминацию в пользу одной женщины. Я есмь отец, любовник и сын каждой жены дисийской!

Калторп все мрачнел и мрачнел. Поднявшись из кресла, он подошел к большому створчатому окну Белого Дома. Туземцы считали, что королевские апартаменты названы так в честь Великой Белой Матери. У Калторпа были более точные сведения, но хватало ума не озвучивать их. Он жестом подозвал Стэгга и предложил ему выглянуть наружу.

Стэгг так и сделал, но громко фыркнул и состроил гримасу.

Калторп показывал через окно на улицу. Там несколько человек грузили большую бочку в фургон через задний борт.

– Их в древности называли золотарями, – сказал Калторп. – Приезжают каждый день и собирают удобрения для полей. В этом мире каждый чих – для величия нации и утучнения почвы.

– И ты думаешь, что мы к этому привыкнем, – ответил Стэгг. – Но запах с каждым днем все сильнее.

– Что ж, этот запах для Вашингтона не нов. Хотя в старые времена было меньше человечьего и больше коровьего дерьма.

Стэгг усмехнулся:

– Можно ли было подумать, что Америка, страна домов с двумя ванными комнатами, вернется к строениям, источающим подобный аромат? Только строения без дверей. И притом не потому, что они не знают водопровода. Вода у нас в квартирах есть.

– Все, что исходит из земли, должно вернуться в землю. Они не грешат против Природы, спуская в океан по трубам миллионы тонн фосфатов и других химикалий, когда земля так нуждается в них. Они не похожи на нас – слепых и глупых идиотов, убивавших землю во имя санитарии.

– Ты меня для этой лекции и позвал к окну?

– Именно для нее. Я хотел объяснить корни этой культуры. Или хотя бы попытаться. У меня есть фора, поскольку я большую часть времени посвятил изучению их языка.

Так вот, язык у них английский. Только он гораздо дальше отстоит от нашей ветви, чем она – от англосаксонского. Он выродился в лингвистическом смысле, но быстрее, чем ожидалось. Может быть, из-за изоляции малых групп после Опустошения. И еще потому, что народные массы неграмотны. Грамотность – почти исключительная привилегия служителей культа и дирадахов.

– Дирадахов?

– Аристократов. Я думаю, это слово восходит к «диир-рай-дер» – олений всадник. Ездить на оленях – привилегия избранных. Аналог испанского «кабальеро» или французского «шевалье». И то и другое означает «конник». Я тебе хотел показать еще несколько вещей, но давай опять посмотрим на эту фреску.