— И ты оставишь меня без помощи сейчас, когда она мне так нужна?

Тимир посмотрел на князя насмешливо, почти с презрением:

— Я в своих делах уповаю на волю Аллаха и вот этот меч. Отчего бы и тебе не попросить у вашего бога помощи да позаботиться об остроте своего клинка?

На лестнице вновь послышался топот, на этот раз быстрый — точно кто-то очень спешил опечалить или же обрадовать князя известием.

Вбежавший — один из воинов береговой стражи, — оказавшись пред мрачным ликом Давида Олежича, рухнул на колени:

— Беда, князь!

— Что случилось? — побледнел владыка Тмуторокани.

Страж побережья вытащил из-за пазухи несколько обломков с отчетливой резьбой и выложил на камень перед господином.

— Это вынесло на берег после вчерашнего шторма. Там много еще разного, и все — с ромейских кораблей.

Не чувствуя под собой ног, князь сделал несколько шагов и остановился лишь тогда, когда меж зубцами башни на него, маня, точно песнь сирены, взглянула морская пучина.

— Господь не мог допустить, чтоб они все пошли на дно, — прохрипел он.

— Вот видишь, и ты вспомнил о Господе, — расплылся в улыбке касожский витязь.

— Тимир, — князь с жаром повернулся к нему и заговорил, почти умоляя, — ты же был мне братом в недавнем бою! Прошу тебя, останься!

— Мне нет дела до ваших распрей, — по-волчьи оскалился Каан.

— Я дам тебе втрое больше, чем ты получил до того!

— Ты обещаешь это, князь?

— Обещаю!

— Хорошо. Но помни, Дауд, княжье слово — не козий катыш.

Герцог Швабский поднял руку в толстой кожаной перчатке и, повинуясь раз и навсегда установленному порядку, его сокольничий подал мощную остроклювую птицу в изукрашенном каменьями глухом клобучке. Та моментально сжала перчатку длинными, чуть изогнутыми когтями. Рука герцога слегка опустилась под тяжестью хищника.

— Каков красавец? — Конрад повернулся к знатному гостю.

Не то чтобы герцогу нравился этот мрачноватый ромей, прибывший с поздравлениями василевса на рыцарский турнир, объявленный в честь женитьбы повелителя Швабии на племяннице константинопольского василевса, однако он был родичем Никотеи. И, стало быть, ссориться как с ним, так и с Иоанном Комнином, было бы непростительной глупостью.

Большая охота, которую устраивал для съехавшихся гостей Конрад Швабский, была задумана не столько для того, чтобы проредить дичь вокруг Аахена, а скорее чтобы сплотить вероятных союзников.

— Таких птиц, — продолжал герцог, — у нас именуют золотыми орлами. А вот эта — видите, уже полностью линялая — и вовсе считается королевской птицей. За нее можно получить столько же золота, сколько она весит.

— Да, — по-готски сказал Симеон Гаврас, — беркут.

Он поглядел на оперение:

— Бархын,[49]у нас таких много.

При всем сходстве германского и готского языков различия были существенны, но Конрад понял, о чем говорит его гость, и отвернулся, чтобы скрыть досаду.

— Таких, как здесь, нет, — бросил он. — Сами увидите.

Он сдернул клобучок с головы птицы и подбросил ее вверх.

— Давай, Фульгор!

Могучая птица, широко расправив крылья, легко взмыла в небо.

— Такого у вас, поди, не увидишь, — глядя за полетом орла, похвалился Конрад. — Фульгору утки, зайцы и прочая мелюзга — так, не добыча — развлечение, чтоб не затосковать.

— Что ж он, косулю берет? — проявил вежливый интерес Симеон Гаврас.

— Косулю… Бери выше! — Герцог Швабский хлестнул коня. — За ним!

Ромей украдкой оглянулся через плечо: кавалькада всадников вслед за хозяином охоты выпускала в небо ловчих птиц.

— Вам просили передать, — услышал он за спиной голос Майорано, — чтоб вы скакали вперед. Примерно милю. Затем развернулись вправо и до расколотого молнией дуба. Увидите, там будет полянка.

— Но вдруг кто…

— Не беспокойтесь, я позабочусь о том, чтоб «вдруг кто» там не появился.

Никотея обвела взглядом поляну. Лес вокруг стоял непроходимой стеной, но, должно быть, молния, ударившая в дуб, выжгла около него довольно широкий круг, назначенный теперь местом тайной встречи.

Она подманила своего чеглока[50]и приняла из рук Анджело Майорано утку со свежими следами когтей: у местного браконьера она обошлась в одну серебряную монету.

— Я рад приветствовать вас, преславная севаста!

— Ты уже имел эту радость, — насмешливо заметила Никотея.

— Я хочу сделать вам предложение или же, если хотите, подарок.

— От твоих подарков, как от даров Вельзевула, сильно пахнет серой.

— Достойная севаста, если б я не знал, насколько привычен вам этот запах, то никогда б не решился говорить о том, о чем собираюсь сказать теперь.

— Ладно, — Никотея внимательно посмотрела на разбойника, — оставим упражнения в риторике. Что ты хотел сообщить?

— Пусть сначала ваше высочество пообещает молчать.

— Если я буду молчать, то твои новости не будут стоить и обрезанного гроттена.[51]Но я обещаю, что не стану попусту открывать свою тайну.

Майорано глянул на нее с невольным почтением.

— Хорошо, я положусь на ваше слово. — Он выдержал паузу и заговорил вновь: — Вы, как я вижу, намерены возвести на императорский трон своего мужа…

— Это не секрет. Что дальше?

— В Риме не слишком жалуют Конрада Швабского.

— Откуда это известно?

— Совсем недавно я возглавлял один из отрядов личной гвардии понтифика. В окружении Папы много говорят о выборах нового императора. Там считают, что Штауфены чересчур самостоятельны и потому опасны. Рим хочет найти себе более покладистого императора. Старый герцог Лотарь многим больше по душе.

— Я предполагала это. Хотя мне известно, что и его не больно жалуют.

— Верно, но выборы императора должны состояться, и кто-то сядет на трон. При дворе Его Святейшества считают, что из прочих равных Лотарь — самый сговорчивый, а потому и самый удобный. Но я знаю, как изменить ситуацию.

— Как же? — Никотея впервые проявила интерес к речам Майорано.

— Вам, должно быть, ведомо, что Бернар — аббат Клервосской обители, тот самый, что недавно свирепствовал в Британии, — собирает новые, куда более внушительные силы.