– Ах, анчутка! Ах, супостат! – запричитал Гредень, да ну себя со всей силы по щекам бить, то по левой, то по правой. – Ни в чем на нечистого нельзя положиться! Ни в чем! Глаз да глаз за ним надобен непрестанный да неотъёмный.

– С этим никто, уф, не спорит, – проговорил Андрюшко рассудительно. – Обчество лесное всегда удивлялось, как ты со столь злобным духом дружбу водишь. Но не об этом речь. Ты сказывай, кудесник, что такого намутил, да как так вышло, что напарник твой столько бед наворотил?

– Никакой мне анчутка не напарник! – энергично и решительно отверг Гредень слова лешего. – Ты, Андрейко, не сгущай, и не нагнетай. Не напарник он, а всего лишь в услужении у меня находится. Теперь уже, так понимаю, находился. Работником был, да и то, с натяжкой, потому как работник с него никакой. Но мне тут скучно порой бывает, вот я с ним и развлекался. Что до того, что произошло, да как так вышло... Он почесал в затылке с выражением большого сомнения на лице, стоит ли все рассказывать, потом махнул рукой: – А, ладно! Расскажу!

Он посидел еще какое-то время молча, уставившись в одну точку, будто там, в той точке память его вся скопилась. Потом отшатнулся, точно страшное ему привиделось, помотал головой и, поведя ладонью широко, начал свой сказ.

– Не так и давно то было. Как раз наприконце осени пришел ко мне в гости Мороз Иванович. Да, сам пришел. Он часто ко мне сюда захаживал, и я, честно говоря, всегда был ему рад. И завсегда встречал, как самого дорогого гостя, честь по чести. Вот и в тот раз, накрыл я стол, сидим тут с ним, бражничаем. Анчутка нам прислуживал. По-тихому, не высовываясь особо. Хорошо мы тогда, к слову, попировали, не один жбан бражки усидели. И, видать, немного лишку перебрали. Мороз Иванович домой идти собрался, а встать не может. Поднимается, а его сила земная обратно на лавку возвращает.

Гредень умолк на время, поводил рукой по столу, будто снова засомневался, стоит ли сказ свой продолжать, или нет. Продолжил.

– Посмеялся я тогда над ним немного. Не зло, мне показалось, обычно. И мысли такой не было, чтобы Ивановича обидеть. Сказал, что лучше ему остаться, да на лавке подремать, пока сил не наберется, чтобы хватило их ему до дома дойти. Надо сказать, что Мороз Иванович во хмелю обидчивый становится, задиристый и на язык несдержанный.

– Про это все в волшебном лесу, уф, знают, что Мороз Иванович во хмелю крут и на слово язвителен бывают, – подтвердил леший.

– Вот и я о том! – Гредень благодарно кивнул Андрейке за поддержку. – Обиделся он на слова мои отчего-то, и яростно как-то стал выговаривать, что сил у него много, и что хоть сто бочек браги еще выпить он может, а вот я... Меня он принялся обзывать по-всякому, и в конце сказал, что никакой я не чародей даже, одно название, что колдовать-де я не то что не умею, а просто на колдовство не способен. Ну, знаете, как оно бывает... Слово за слово, розой по столу... Потом, сказав все, что мог, он все-таки поднялся с лавки, будто свара ему сил придала, и ушел восвояси, хлопнув дверью. Он ушел, а я, знаете, никак успокоиться не могу. Крепко меня Мороз Иванович обидел словами своими. А тут еще и анчутка свидетелем оказался. Тем более что и сам я того, перебрал браги малость.

Короче, задел он меня за живое, хожу я по дому, никак успокоиться не могу, все думаю, как Деда Мороза проучить за слова его несправедливые, да заодно показать ему, что и я кое-что по части колдовства умею. И придумал!

Сделал я тогда куклу-берендейку из дерева, да приладил ее на палку. Получился как бы посох скомороший. В дальних странах с такими посохами шуты перед королями выступают, называют там такие игрушки марот. В общем, пошептал я над той маротой слова нужные, а потом дал ее Анчутке и отослал его к Морозу Ивановичу с заданием. Он должен был под видом странника в дом к Деду напроситься, а ночью подсунуть ему мароту вместо настоящего его посоха. Ну и крикнуть что-то, навроде, что пожар, или еще что, чтобы Мороз Иванович за ту палку с куклой схватился. Тогда вся добрая сила Ивановича в мароту перешла бы, которую анчутка должен был спешно мне сюда доставить.

Ну, я покуражился бы, известно, над Ивановичем, проучил бы его как следует, чтобы в другой раз неповадно было надо мной насмехаться. И стало бы всем тогда видно, что я на самом деле могу. А после мы с ним браги выпили бы и помирились. Так я рассчитывал.

– И как, покуражился? – с трудом сглотнув ком в пересохшем горле, спросил Бармалей.

– Нет, – Гредень покачал головой. – Пропал мой анчутка, гад, и не вернулся. Я его ждал-пождал, а потом подумал: а вдруг он попался? Вдруг Мороз Иванович перехитрил моего засланца, да схватил его и теперь допрашивает? А когда до всего дознается, так явится сюда во гневе, и уж тогда мне точно несдобровать. Я ведь понимаю, на самом деле, что против Мороза Ивановича слабоват малость. О, Мороз Иванович – это пуп силы, мне против него в открытую не устоять. Да. Ну и решил тогда я немедленно обратиться в медведя и завалиться в берлогу спать, чтобы, если что, сказать, мол, я не я, и палка не моя. Не знаю, мол, ничего, все то анчуткины проделки. Так и сделал. Завалился в берлогу и спал, покуда вы меня не разбудили. Остальное вы знаете.

– Так, – сказал Бармалей и принялся вдруг растирать, будто они у него замерзли, ладони. – Так, – повторил задумчиво. А после стал излагать свои соображения. – Теперь твоя часть истории, берендей, нам известна и понятна. Знаем мы также, что кое-что из задуманного тобой анчутка осуществил. Что таки подсунул он куклу твою маротскую Деду Морозу вместо посоха его, и все случилось так, как ты и задумывал. Мороз Иванович обессилил под действием заклятья, и впал в заторможенное состояние. А анчутка убежал с той маротой, с колдовским твоим атрибутом, в котором вся сила Мороза Ивановича осталась. А потом невесть откуда появился Карачун, и занял Деда Мороза Ивановича место. Как