– А вы как… А почему я вас… Погодите-ка! Это вы были – в брезентовом плаще? С капюшоном? Стояли неподалеку?

– Да, Оленька, это я была. Что делать, так я живу, в общем. Подслушиваю да подглядываю за вами по очереди, когда силы есть, когда с кровати встать могу…

– Да, понятно… Но…

– Хочешь спросить, почему не подошла ни разу, матерью не представилась? Ну, сама посуди, даже звучит смешно. Чего я своих детей пугать буду? Нет, что ты… Да мне хватает и поглядеть! Радуюсь потом, долго эту жвачку жую…

– А знаете, я всегда чувствовала… – задумчиво произнесла Ольга, разглядывая Анну по-новому. – Будто взгляд на себе, да, да… И бабушке люди говорили, что видели вас в Сосновском…

– Тебя Елизавета Максимовна хорошо воспитала, Оленька, спасибо ей за это. И Алевтине Николаевне за Ксюшеньку спасибо, и Наталье, Геночкиной мачехе… Всех, всех благодарю от сердца…

– Ну, это уж вообще беспредел, по-моему! – снова фыркнула Ксюша, подскакивая с места. – Нет, это ж надо – всем спасибо, мол, за труды, все свободны! Так надо понимать, да? В общем, за всех говорить не буду, но уж мою маму, пожалуйста, не приплетайте! Даже имени ее не произносите, понятно? И вообще, хватит с меня! Познакомилась с родной мамочкой, хватит!

Ксюша решительно шагнула к двери, выскочила в узкий коридорчик, нервно повертела головой, соображая, где выход. Анна растерянно глянула в лица Ольги и Гены, залепетала испуганно:

– Идите скорее, догоните ее… А вдруг убежит куда-нибудь, потеряется? Она же в таком состоянии…

– Дальше машины не убежит… – тихо произнес Генка.

Ольга не узнала его голоса. Совсем голос убитый, глухой. Интуитивно протянула руку, тронула его за плечо. И вдруг почувствовала, какое оно влажное и горячее через рубашку, как подрагивает слегка. И сжала пальцы со всей силой, как могла.

– Геночка, прошу тебя, догони ее! – умоляла Анна. – Ты же взрослый, а она маленькая совсем! Оля, догони Ксюшеньку! Ну, идите же, идите…

Они молча подчинились, шагнули к двери. Уже выходя, оглянулись, не сговариваясь. Анна сидела на своем стульчике, свет из окна падал на ее лицо. Глаза были по-прежнему блекло-голубыми, но появился в них другой отблеск, маленькая живая искорка, как там, на портрете… Да, было сейчас в ней то сходство с портретным обликом, которого Ольга не разглядела поначалу. Ей даже показалось – если Анна сейчас поднимет руку и сдернет с головы платок… И – оп-ля…

Нет. Не подняла руки. Да и под платком, судя по всему, ничего не было, слишком плотно обтягивал голову. И солнечный луч исчез. И голос Анны звучал по-прежнему испуганно-умоляющей слабой нотой:

– …И не приезжайте больше, не надо… Не рвите свои душеньки, не достойная я этого. Да мне теперь сегодняшнего дня до конца жизни хватит… Идите. Идите и не оглядывайтесь. Прощайте…

Выйдя во двор, они быстро пошли по дорожке к воротам. Полная Валентина по-прежнему копошилась у стола, оглянулась им вслед и вдруг окликнула:

– Эй, погодите-ка! Чего сказать хочу!

Остановились, переглянулись. Ольга тронула Генку за плечо:

– Иди, Ген, к машине, успокой Ксюшу, я сейчас.

Генка молча кивнул, шагнул за ворота. Валентина, тяжело переваливаясь на отечных ногах, уже поспешала к ней.

– Слушай, девушка, чего сказать-то хочу… Если вы к Анне приехали, не чужая она вам? Да можешь не отвечать, я не любопытничаю, я про другое… Так говорю, на всякий случай, вдруг интересно. Анна-то давно вся больная насквозь. Настоятельница монастыря предлагала ее в больничку пристроить, так она сама не пошла… А я-то знаю, какая она больная, считай, на последнем выдохе держится! Ну, это я так, на всякий случай, чтоб знали…

– Оля! Ольга! Поехали быстрее, она ушла! – услышала Ольга тревожный голос Генки и дернулась, чтобы бежать за ворота.

– Извините… Извините, меня ждут… Нам ехать надо! – только и успела сказать растерявшейся Валентине.

Ксюшу они догнали через пять минут – та вышагивала по дороге, гордо виляя попой и засунув ладони в карманы джинсов. Молча плюхнулась на заднее сиденье, отвернулась к окну, всем своим видом показывая, что беседовать не намерена.

Они и не хотели беседовать. Генка вцепился в руль, глядел на дорогу исподлобья. Ольга вдруг заметила, как он тихо шмыгнул носом, нервно облизал губы. Потом еще… И отвернулась к окну. Нельзя сейчас ничего ему говорить. Когда мужик плачет, лучше не лезть ему под руку.

До Егорьевска доехали быстро. Андрюша сидел у подъезда, и Ксюша бросилась к нему в объятия раненой птицей, обхватила руками шею. Плечики ее ходили ходуном – тоже плакала, стало быть.

– Поехали, Ген… – скомандовала Ольга тихо. – Они и без нас разберутся. Я потом Алевтине Николаевне позвоню, узнаю, как там и что…

Когда выехали на трассу, она почему-то заснула. Наверное, организм так среагировал на события, выдал защитную реакцию. Крепко спала, даже не снилось ничего. Проснулась, когда подъезжали к городу, уже в сумерках. Подняла голову… Услышала, как Генка тихо говорил в телефон:

– Да я уже скоро, Мариш… Да, подъезжаю… Голос? А что голос? Да все нормально, Мариш… Сейчас все расскажу. Ага, и я тебя тоже целую, не волнуйся…

Ей вдруг стало невыносимо обидно. Пошлая зависть прошлась внутри холодом, ударила по сердцу – ага, милая, попалась! Да, милая моя, все именно так! Тебя у подъезда никто не встретит, не раскроет объятия, никто не позвонит тебе в беспокойстве, не скажет – целую, мол… Да, это надо признать, ничего не поделаешь. Девочка Герда замерзла в снегах. Ничего у тебя больше нет, кроме умной головы да ледяного сердца…

* * *

Настоящее мучение началось дома. Внутри все дрожало ознобом, казалось, чья-то холодная рука берет за душу, свивает в спираль. И горячий душ не помог. И виски. И бесцельное кружение по квартире. И спать еще рано – десятый час вечера. Да какое там спать, если глаза и на секунду закрыть страшно. Закроешь их, и сразу лицо всплывет… Лицо несчастной Анны Васнецовой.

Зачем, зачем она ввязалась в эту историю? Ну нашла, увидела… Дальше-то что? Забыть, вышвырнуть из памяти? Тем более, она ж сама просила – забудьте, уйдите и не оглядывайтесь? Не надо мне вашего прощения, потому что я его недостойна?

А если не получается – забыть? И никогда уже не получится?

Плюхнулась на диван, подобрала под себя ноги, сжалась внутренне. Так, надо сосредоточиться. Надо проанализировать свое состояние. Откуда вдруг эта тоска внутри? Будто виновата в чем… Виновата перед этой женщиной с блекло-голубыми и несчастно-пронзительными глазами. Но ведь не виновата! Наоборот, Анна Васнецова перед ней виновата! И она ей ничего, абсолютно ничего не должна! Забыть, забыть!

Да, ей жалко Анну Васнецову. Очень жалко. Конечно же. Вполне нормальное человеческое чувство – жалость, ни к чему, в общем, не обязывающее. Но если бы можно было списать то, что сейчас с ней происходит, на одну только жалость к несчастной Анне Васнецовой! Нет, жалость – это слишком простое объяснение. Тоска, которая в ней засела после свидания с Анной, этим объяснением удовлетворяться вовсе не собирается. Наоборот, еще больше сжимает сердце и душу.